невдомек, что со зла говорит, да чтобы и племянник не узнал.
Лучшим средством, в конце концов, ему показалось действовать через других.
Он повел игру осторожно.
То с тем, то с другим посмеется над племяшом:
—
А пустая еще у него голова! Какой он княжий советник. Ему бы голубей гонять.
А этот — «тот или другой» — уж в свою очередь постарается разнести:
—
Вот что сам дядя родной говорит…
А после, может быть, и до князя дойдет.
Олег, может быть, только поморщится.
Но ведь поморщится раз, поморщится два, а там и покосей взглянет на Андрея Алексеевича.
Быть может, в княжей голове даже мелькнет:
«Ив
самом деле, какой он советчик».
Пускал дядюшка в ход и другое средство.
Нет-нет, да кому-нибудь и шепнет про племяша скверную небылицу и сам же тут прибавит:
—
Мне не верится… Да и ведь душа болит: родной племянник, своя кровь. Да как не поверить? Человек сказывал верный.
И пойдет кружить сплетня.
И вновь поморщится старый Олег.
А юноша в простоте сердечной ничего не подозревал. Продолжал думать, что вокруг него все добрые, славные.
Он не замечал даже того, что князь с ним становится холодней.
Тем тяжелей ему было, когда грянул гром с безоблачного неба.
Конечно, безоблачным оно только ему казалось.
XVII. ВЕРНЫЙ РАБ
1380 год застал Андрея Алексеевича все там же, в Рязани, и все в прежнем положении якобы княжего любимца.
Протекшие со времени его приезда годы наложили на него свой след: он развился и физически, и умственно. Теперь он глядел богатырем-мужчиной с умным и приветливым взглядом.
Но душевные качества его не изменились: он все так же был незлобив и доверчив.
Зато и дядя с приспешниками не изменили себе: они сплели вокруг молодого Кореева целую сеть интриг, которой не замечал только сам Андрей Алексеевич.
Он даже думал, что князь Олег по-прежнему расположен к нему. Правда, старый князь выказывал ему некоторые внешние признаки внимания, но сердцем уже сильно остыл к нему. Подвиг, совершенный Андреем, с течением времени словно потускнел.
В уме князя даже являлись соображения такого рода:
—
Что ж особенного сделал он? По башке медведя бердышем хватил. Не он бы, так другой кто-нибудь сие свершил бы: нешто дали бы зверю сломать меня?
Князь почти жалел, что так приблизил к себе Кореева.
—
Человек он московский… Может, тут у меня соглядатничает… Надо б его верность попробовать…
Проба пришла само собою, неожиданно и для Олега, и для молодого Кореева, и разом перевернула все.
Однажды Андрей Алексеевич застал князя чрезвычайно веселым, смеющимся.
С Олегом сидел Епифан Степанович, находившийся тоже в прекраснейшем расположении духа.
Андрей Алексеевич с некоторым удивлением посмотрел на престарелого князя, которого редко видел не то что смеющимся, но даже улыбающимся. Обыкновенно он бывал серьезен, почти угрюм.
Заметив взгляд юного Кореева, князь спросил:
—
Что смотришь? Что я больно весел? Еще бы, братику, когда великий — от князь- то твой московский, умник-то-ра- зумник, у нас вот где.
Он указал на сжатый кулак.
—
В кулачок зажат! — . в тон Олегу сказал старый Ко- реев.
Молодой человек только пожал плечами в недоумении.
—
Не понимаешь? — с усмешкой спросил Олег, — так я тебе скажу: на Русь идет хан Мамай с великою силой.
—
Боже мой! — воскликнул Андрей Алексеевич.
—
Подожди. А с другой стороны идет Ягайло тоже с силой немалой…
—
Мало одной беды.
—
А с третьей — хе-хе! — я на Димитрия — свет Иваныча нападу.
Молодой Кореев не верил ушам.
—
Ты?!
—
А конечно же я. Буде прикидываться-то мне. Надо правду молвить: московский князь мой ворог старинный. Я смирился, да молчал до поры до времени. Он меня, чай, другом считает. А мне Рязань дороже его дружества. Хан Мамай обещал, как завоюет, всю Русь отдать мне с Ягайлом. Мы поделим… Татары уж у Дона… Ягайло уж перешел рубеж… О сем я сам — хе-хе! — известил Димитрия: «Идет, дескать, Мамай на тебя и на меня и Ягайло тоже, но еще рука наша крепка — справимся!». Пусть догадается, что я ему ворог. До последнего не надобно ему сего знать. Как литовцы подойдут поближе, тогда иной будет сказ.
Андрей Алексеевич слушал князя в каком-то остолбенении.
Дядя смотрел на него и язвительно улыбался: он предвидел, что теперь племяннику «карачун».
Наконец молодой человек вымолвил побледневшими устами:
—
Стало быть, ты вместе с неверными будешь бить христиан православных?
—
Что ж, коли это на пользу Рязани, — пожав плечами, ответил князь.
—
А греха-то не боишься? — пылко воскликнул Андрей Алексеевич. — Побойся Бога, стар человек!
—
Молоденек учить меня, — угрюмо отозвался князь.
—
Да, да… Где уж тебя учить. Прощай, княже! Я сейчас уезжаю.
—
Еще как-то тебя пущу.
—
Я вольный человек, тебе креста не целовал.
—
Это все равно. Пустить тебя, чтобы ты пошел Димитрия обо мне оповещать. Ловок! Нет, братику, пока все не кончится, останешься ты у меня.
—
Не останусь.
—
Будто?
Олег сделал знак Епифану Степановичу.
