— Она сделала несколько рисунков для Аккермана, анонимно, конечно, но не знаю, можно ли назвать их профессиональными, — защищался Каллум.
— Да, но взгляни на это! — Лорд Пирсенбридж сунул рисунок под нос Каллуму. На нем леди Пирсенбридж с кузиной Джорджией и еще группой приятельниц, легко узнаваемых, изображены в виде стайки птиц, клюющих женскую фигурку в модном платье, которая пытается закрыться от них руками. И над их головами в духе современных карикатур, которые продаются в каждом книжном магазине, слова в кружках.
Каллум взял в руки рисунок и начал читать:
— «Деревенское ничтожество, даже не имеющее такого преимущества, как юность». Итак, что говорят эти птички? «Как жаль, что этот молодой человек, аристократ, вдруг решил заняться торговлей… Граф помолвлен, и теперь риск, что титул получит недостойный отпрыск, уменьшился, моя дорогая леди Пирсенбридж. Слава богу! Эта деревенская, никому не известная простушка потащит его вниз. И трудно оправдать эту женитьбу любовным помешательством, потому что его не было!» — Он поднял глаза на двух ошеломленных женщин: — Интересно, откуда и где слышала София эти слова? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Моя жена, которую я очень люблю, что бы вы ни говорили, была так ранена и оскорблена вашими нападками, злобными и беспочвенными, что выразила свое огорчение единственно возможным для нее способом — своим рисунком, но он не был предназначен для публикации, его видел только я один.
— Но она рисует отвратительные вещи! — возмутилась леди Пирсенбридж. — Там еще был голый мужчина…
— Этот мужчина — я. Жаль, что вы находите меня отвратительным. А мне изображение показалось весьма лестным, — спокойно отозвался Каллум.
— Мод, ты действительно говорила это о миссис Чаттертон? — Лорд Пирсенбридж взял в руки рисунок и стал рассматривать.
— Ну… возможно, я и могла каким-то образом выразить свое неодобрение этим браком… — пробормотала она.
— Миссис Чаттертон — очаровательная молодая леди, с нею очень приятно беседовать. Она самая умная из всех здесь присутствующих, — отрезал барон. — И понятно, что она была оскорблена такой необоснованной атакой на нее. Любой на ее месте был бы оскорблен. И ни слова больше об этом, слышите, миледи? Мы уходим. Доброй ночи, Флэмборо, Чаттертон, прекрасный вечер. Но думаю, нам пора.
Он потащил свою жену к выходу, оставив кузину Джорджию держать оборону. Та, вся красная, не сдаваясь, воинственно произнесла:
— Никогда еще меня так не оскорбляли!
— Нет, это мою невестку еще никогда так незаслуженно не оскорбляли, кузина. Если желаете потом объяснять всем знакомым и друзьям, почему вам отказали от моего дома, можете продолжать в том же духе. То есть распространять и дальше эту чепуху.
А Каллум добавил:
— И если кто-то станет говорить, что моя жена причастна к карикатурам любого рода, я вынужден буду обратиться в суд. — И он повернулся к мистеру Хиксону, который дергал жену за рукав, безуспешно пытаясь привлечь ее внимание. — Значит, и вы были возмущены, когда какой-то молодой шалопай подсунул рисунки, желая всех позабавить, не так ли?
— Разумеется, — поспешно согласился мистер Хиксон. — Джорджия, мы ошибались, и ты должна это признать.
По лицу кузины Джорджии было заметно, как в ней идет внутренняя борьба. После минутного колебания она сказала ледяным тоном, пытаясь сохранить достоинство:
— Без сомнения, произошла ошибка. Я испытала шок, но, из уважения к лорду Флэмборо, я соглашаюсь на ваши условия. Что касается тебя, Каллум, я недовольна тобой, но стану молчать. Идем, Хиксон.
Глава 21
Уилл подождал, пока закроется дверь за последним гостем, и бросился в кресло:
— Проклятье и сто чертей, Каллум!
Каллум подошел и положил руку на плечо брата. Он только сейчас понял, что все время у него были сжаты кулаки.
— Спасибо за поддержку, брат.
— Ты все знал?
— Нет. Я не знал, что она была у Аккермана. Не видел и половины ее рисунков, особенно обнаженной натуры и карикатур.
Сейчас больше всего его угнетало ее предательство. Каллум разложил рисунки на столе. Как она нарисовала его! С шокирующими всех интимными подробностями, но с такой нежностью и любовью! Она спрятала этот рисунок, потому что понимала, какой скандал вызовет в обществе ее работа.
— Она нуждается в деньгах? — спросил Уилл. — У тебя проблемы? Если я могу помочь…
— Да нет же, ничего подобного! Я сполна заплатил все долги ее семьи, я выделил ей такие деньги на ее расходы, что у нее рот открылся от удивления. Зачем ей еще деньги? Она не играет в карты и не имеет других пагубных привычек, я бы знал о них.
— Может быть, замешан ее брат? Что, если его шантажирует какая-то женщина? Долги на бегах? — Уилл пожал плечами. — Нет, нет, он так глуп и труслив, что не способен увязнуть в подобных пороках, и он не станет искать поддержки у сестры.
Каллум налил бренди и выпил залпом. Но спазмы в желудке не прекратились. Она не доверяла ему, ей ее амбиции в искусстве были гораздо важнее мужа. Это было единственное заключение, к которому он пришел.
— Ты ее действительно любишь или просто сказал, чтобы отвязаться от этих гарпий?
— Да, я люблю ее. — И, произнеся эти слова, Каллум понял, что это правда. Ни ее предательство, ни его рассыпавшиеся иллюзии не смогли заставить его разлюбить Софию.
— Ты говорил ей, что любишь ее?
— Нет, ведь она не любит меня, я потерпел фиаско, и с какой стати я стану открывать перед ней свое сердце?
— И что ты собираешься делать?
— Вернусь в зал, буду развлекать гостей и подумаю, каким образом продолжать нашу совместную жизнь.
— Ты защищал ее, ты любишь ее, значит, есть основания для дальнейшего укрепления отношений и сохранения семьи.
— Наверное, но ушло доверие, а его вряд ли можно вернуть. Я лучше пойду, Уилл.
— Желаю удачи. — И брат открыл дверь, выпуская его на поле битвы.
Когда они ехали домой, Каллум спокойно сообщил жене, что, кажется, сумел закрыть рты двум главным сплетницам. После чего замолчал, и так, в тяжелом молчании, они доехали до дома. Он любезно распахнул перед ней двери гостиной, потом плотно закрыл их, прислонился спиной и стал смотреть на нее так, словно видел впервые. А может, и вправду, он никогда и не знал ее, хотя считал, что знает.
София подошла к камину и молча ждала его слов. Она заслужила любые оскорбления и видела, что он в ярости, — по глазам, крепко сжатым скулам, — хотя и старается сдерживаться.
— Значит, ты продала свои работы и не сочла своим долгом рассказать мне об этом?
— Только несколько натюрмортов и пейзажей. Аккерман очень достойный и порядочный человек и использует их в альбоме анонимно.
— Но почему? Тебе не хватает денег? Если бы ты попросила, я дал бы тебе столько, сколько ты хочешь.
— Нет, ты более чем щедр, и мне ничего не нужно. Ничего, за исключением твоей любви, которую я не заслужила. Да, я… Я вышла за тебя по расчету, чтобы иметь мужа, положение. Но мое рисование всегда
