Генерал испуганно отшатнулся, посмотрел на Шульгина вытаращенными глазами, потом перевел взгляд на Гучкова. Тот достал носовой платок и промокнул им неожиданно вспотевшее лицо. Государь молча наблюдал эту сцену. В вагоне возникла такая напряженная пауза, что все услышали, как в своем углу вздохнул похожий на статую Фредерике. Рузский, давно забывший о его существовании, нервно повернулся, но, увидев Фредерикса, перевел дыхание и молча посмотрел на Государя.
— А что происходит в России? — спросил Государь, глядя на Гучкова. — Ни Николай Владимирович, — он кивнул в сторону Рузского, — ни Алексеев в Ставке ничего не знают об этом.
Гучков снова вытер лицо, положил платок в карман и, опустив голову, несколько мгновений молчал. Затем поднял глаза на Государя и сказал с такой искренностью, которой в эту минуту никто от него не ожидал:
— У Государственной думы об этом нет никаких сведений, Ваше Величество.
— Значит ли это, что революцией охвачен только Петроград? — спросил Государь, теперь уже глядя на Рузского.
— По шоссе из Петрограда на Псков движутся вооруженные грузовики, — сказал Рузский и, повернувшись к Шульгину, спросил: — Это ваши, из Государственной думы?
— Как это могло вам прийти в голову? — возмутился Шульгин.
— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнул Рузский. — Я приказал их задержать.
Государь понимал, что в литерном поезде на перроне псковского вокзала он уже давно находится на положении пленника. Его не выпустят отсюда до тех пор, пока он не подпишет отречения. И чем дольше он будет сопротивляться, тем больший хаос охватит страну. Из столицы он перекинется в Москву, затем на Волгу — в Нижний Новгород, Самару, Царицын. Потом придет очередь солдат, сидящих в окопах. «Может быть, действительно отдать власть тем, кто так жаждет ее?» — подумал Николай. Он сам уже давно устал от власти. За годы царствования он видел столько подлости и интриг, столько предательства и низости, в том числе среди самого ближайшего своего окружения, что на некоторых вельмож уже не мог смотреть без омерзения. Если уж член царской семьи Великий князь Николай Николаевич требует отречения от престола, значит, в головах людей наступило полное помутнение. Неужели Николай Николаевич не понимает, что как только в России не станет монархии, не станет и его? По всей видимости, не понимает…
А Гучков в это время все говорил и говорил об охвативших Петроград беспорядках. О том, что если их не остановить, ничто не сможет спасти империю. Николай не вникал в смысл его слов, который и без того был ясен, но от звука неприятного монотонного голоса у него возникло чувство, что ему в голову вбивают раскаленные гвозди. Еще мгновение — и голова расколется. И когда Гучков сказал, что единственным выходом из положения является отречение от престола и передача власти в руки Наследника, Государь поднялся и произнес:
— Я уже принял решение отречься от престола. Еще сегодня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но я переменил решение в пользу брата Михаила.
Гучков побледнел, но тут же взял себя в руки. Шелестя бумагами, достал лист с текстом отречения, составленный в Государственной думе, и протянул Николаю. Тот, не глядя, взял его, отметив про себя, что руки у Гучкова до сих пор не перестали трястись, и вышел в соседний вагон. Там Государь бегло прочитал предложенный ему текст. С первых слов чувствовалось, что его писал не русский царь, а другие люди. Кроме того, речь в нем шла об отречении в пользу сына.
Николай прекрасно понимал, что согласно закону о престолонаследии он не имеет права передавать власть брату. Но передать престол сыну он не мог ни при каких обстоятельствах. Во-первых, потому, что согласно закону о престолонаследии будет вынужден тут же разлучиться с ним и покинуть страну. Если бы сын был здоров, он мог бы пойти на это, сделав регентом брата Михаила. Но Алексей болел, и оставить его одного он не имел права. Да и завещание в пользу сына могло быть написано лишь в том случае, если бы этого хотел сам царь. Сейчас его принуждали к этому заговорщики. Нельзя было исключить того, что, расправившись с царем, они затем расправятся и с сыном.
Государь бросил взгляд на стол, где стояла пишущая машинка. На нем лежали только телеграфные бланки. Несколько мгновений он молча смотрел на них, потом взял один бланк, вставил его в машинку и неторопливо, с большими остановками начал печатать двумя пальцами:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.
В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше нашему брату Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены.
Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сыном отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний, помочь ему, вместе с представителями народа, вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет господь Бог России. Николай».
Государь сложил на столе один к одному все три бланка, на которых был отпечатан текст отречения, внимательно перечитал его, взял ручку и поставил свою подпись под словом «Николай». И сразу ощутил, как опустела душа.
Два чувства одновременно овладели им. Первое было — облегчение. С его плеч словно сняли огромную каменную гору, которая каждый день придавливала к земле. Особенно трудно было в последнее время, когда в думе началась открытая клевета на Императрицу, а подлая кучка негодяев, в которую был вовлечен князь Феликс Юсупов, убила Григория Распутина. Это была месть черни, когда, стремясь отомстить хозяину, убивают его верного пса. Как тонко все было рассчитано, как хорошо была организована кампания клеветы. Она целила в самое сердце, пытаясь пронзить его насквозь. Глядя на Родзянку, Милюкова, Гучкова и многих других, Государь часто задавал себе вопрос: кем я повелеваю? Разве это счастье иметь власть над такими людьми? И вот теперь, когда он передавал эту власть другим, он чувствовал облегчение.
Но было и второе, горькое чувство. Что будет теперь с Россией? Брат Михаил не готов к управлению государством, власть никогда не интересовала его. Неужели на трон метит дядя Николай Николаевич? Но это так низко… Впрочем, он уже доказал свою низость, первым потребовав отречения.
Государь вышел в салон-вагон, где его нетерпеливо ожидали Гучков и Шульгин, положил телеграфные бланки с отречением на стол. Гучков протянул к ним руки, которые теперь дрожали еще сильнее, чем раньше, торопливо начал читать, передавая прочитанный бланк Шульгину. И когда он закончил, Государь увидел на его лице умиротворение человека, получившего все, о чем мечтал целую жизнь. Гучков сиял. А по лицу Шульгина, который тоже выглядел довольным, пробежала легкая тень. Он поднял глаза на Государя и тот увидел в его взгляде мучительный вопрос.
— Что-то еще? — спросил Государь.
— Да, Ваше Величество, — глотнув воздух, сказал Шульгин. — Не могли бы вы подписать распоряжение о председателе правительства. А то там знаете… — Шульгин многозначительно поднял глаза к потолку.
Государь понял. Шульгин боится, что в Петрограде могут назначить председателем правительства не того, кого определила дума. Николаю было все равно. Он был абсолютно уверен в том, что ни председатель думы Родзянко, ни Гучков не сумеют распорядиться властью, которую они так вожделенно желали, во благо народа. Она раздавит их своей тяжестью. Но он не будет злорадствовать над этим. Впрочем, и сочувствовать тоже.
