— Кого бы вы хотели? — спросил Государь, повернувшись к Шульгину и выражая на лице полное безразличие.
— Князя Львова, — торопливо произнес Шульгин.
— Львов так Львов, — пожал плечами Государь и, сев за стол, написал распоряжение о назначении князя Львова председателем правительства.
Львов тоже участвовал в заговоре против монархии, и Государь хорошо знал это. Но если раньше он не мог осознать этот заговор во всей его полноте, то теперь понял, что заговор проник во все общество. Гнездом революционной заразы была не только дума, но и Генеральный штаб во главе с его начальником Алексеевым, и Всероссийский земский собор, которым руководил князь Львов, и даже некоторые члены императорской семьи. Тот же великий князь Николай Николаевич… Господи, что же произошло с Россией?
Отдав бумагу Шульгину, Государь прошел в спальный вагон. В узкий просвет завешенного шторами окна виднелся хорошо освещенный перрон, на котором собралась большая толпа людей. По всей вероятности, они уже знали о том, что происходит в поезде, и ждали известий из него. Государь увидел, как на перроне появились сначала сутулый и как бы прижимающийся к земле Гучков, а затем худой, высокий, словно пожарная каланча, Шульгин. Толпа загудев, двинулась к ним. Они остановили ее и начали говорить. «Объявляют о том, что я отрекся», — подумал Государь и замер в напряженном ожидании. Ему казалось, что толпа, обрадовавшись, закричит: «Ура!» Ведь еще днем Фредерике говорил ему, что с депутатами думы из Петрограда едет большая группа агитаторов. Но вместо радостных криков люди на перроне стали молча снимать шапки и, глядя на императорский поезд, креститься. Государь смотрел на этих молчаливых, крестящихся людей с поникшими головами и чувствовал, как спазмы начинают душить горло. Он расстегнул ставший тесным ворот кителя, отвернулся от окна и сел на диван. И впервые подумал: не лучше ли было вместо отречения пойти на плаху?..
После отречения мысль о плахе не раз приходила ему в голову. Плаху он представлял не в виде костра или лобного места, на которое предстояло взойти, чтобы спасти Россию. Плахой было решение любой ценой подавить вспыхнувшие в Петрограде беспорядки. Один генерал горячо говорил ему:
— Отдайте немедленный приказ, Ваше Величество. Пусть погибнут пятьдесят тысяч бунтовщиков, зато будет спасена Россия.
Но какой царь решится отдать приказ о расстреле пятидесяти тысяч своих подданных? С каким чувством он будет жить после этого? Не бунт начал губить власть, а погрязшая в интригах верхушка. Расколовшись на группы, она начала раскалывать на такие же группы и народ. И это в минуту, когда государству, как никогда, необходимо было единение народа и власти.
— Скажите, Василий Васильевич, — оторвавшись от тяжких дум и повернувшись к Яковлеву, спросил Государь, — где сейчас генерал Алексеев?
— Говорят, скрывается где-то на юге России, — задумчиво помолчав, ответил Яковлев.
— А почему он должен скрываться? — искренне удивился Николай. Он действительно не понимал, зачем скрываться человеку, сыгравшему главную роль в свержении монархии.
— Вы разве не знаете, как кончил его наследник генерал Духонин? — спросил Яковлев.
— Нет, а что?
— Толпа революционных солдат раскачала его за руки и ноги, подбросила вверх и поймала на штыки.
— Но это же бессмысленная жестокость, — весь передернувшись, произнес Николай.
— Помните у Пушкина: «Не дай вам Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Никто не знает, что такое свобода и до каких границ она может простираться.
— Никто не может получить свободу убивать людей, — сказал Николай. — Любая свобода может существовать только в рамках закона.
— А если нет никаких законов, — сказал Яковлев. — Старые отменили, новых не приняли.
— Есть один закон, который не имеет права нарушать никто, — Государь откинул голову и посмотрел в глаза Яковлеву. — Это человеческая мораль. Ни один закон не может противоречить ей.
— У революции свои правила, — сказал Яковлев. — Она заменила человеческую мораль на революционную.
— Но революционеры тоже люди. — Николай в недоумении смотрел на комиссара.
— С точки зрения революции морально все, что помогает ее победе.
— И убийство генерала Духонина тоже?
— Я не знаю, — пожал плечами Яковлев. — Может, это издержки. Но кто и когда определит, что такое необходимость, а что такое издержки революции?
Николая до сих пор не покидало ощущение, что революции можно было избежать. Но кто организовал ее? Ведь каждому ясно, что беспорядки такого масштаба сами по себе не возникают.
Государь посмотрел на Яковлева, на скачущих по обе стороны повозки вооруженных всадников, пытаясь увидеть в их лицах что-то особенное, присущее только революционерам, но ничего необычного в них не было. Яковлев вообще казался человеком из достойного общества. Прекрасно одет, гладко выбрит, пахнет хорошим одеколоном. Чего не хватало ему в прежней жизни? Ради чего он стал революционером?
Из-за спины, со стороны Иртыша выкатился огромный красный диск солнца, окрашивая крупы лошадей в багровые тона. Шинель солдата, сидевшего на облучке вместо кучера, тоже потемнела, словно напитавшаяся вишневым соком. Государь опустил глаза и уткнулся взглядом в начищенные до блеска щегольские туфли Яковлева. Комиссар советского правительства выглядел в этой кавалькаде совершенно случайным человеком. Как оказался он здесь, что связывает его с революционерами? Этот вопрос возникал сам собой, но ответа на него не было. Государь натянул на колени свою шинель и отвернулся.
Солнце поднялось еще на вершок, изменяя цвета окружающего пространства. Висевшая на сухой прошлогодней траве изморозь вспыхнула, переливаясь серебряным светом, от земли потянуло весенним запахом. Дорога вышла к берегу Тобола, блестевшего широкими заберегами, в некоторых местах вода бежала уже поверх льда. Из-за поворота реки неожиданно вылетел, тянувший над самым льдом табунок уток, но, увидев кавалькаду, испуганно взмыл вверх и тут же растаял в утреннем небе.
Всадники, скакавшие по обе стороны повозки, вдруг начали оглядываться, приподнимаясь на стременах. Один из них, держа поводья в левой руке, правой взялся за шейку приклада винтовки. Николай слегка наклонился, чтобы увидеть обочину дороги. Там остановились две телеги. Около одной стояли мужик с бабой, у другой — мужик и два мальчишки. Когда повозка поравнялась с телегами, мужики и мальчишки сорвали с голов шапки и низко поклонились, с любопытством глядя исподлобья на Государя. Баба, поклонившись, несколько раз перекрестилась. Из повозки, в которой ехал Матвеев, раздался грубый мат. Матвеев, перевесившись через короб и размахивая кулаками, материл крестьян за то, что кланялись Государю. Слушая его, Николай впервые почувствовал себя арестантом.
8
После отречения от престола, когда начальник Генерального штаба Алексеев отдал приказ арестовать ею, такого чувства не было. Возникли недоумение и обида, но арестантом Николай себя не ощущал. Он находился в своем вагоне литерного поезда, его охраняли офицеры, в душе все еще относившиеся к нему, как к Императору России. С солдатским хамством он столкнулся в Царском Селе после того, как судьба всей семьи оказалась в руках Керенского. Но и тогда не возникало чувства, что ты являешься арестантом. Тот арест больше походил на домашний. Да и тобольскую ссылку по большому счету нельзя было назвать арестантской. Евгений Степанович Кобылинский делал все, чтобы облегчить жизнь своих подопечных. Даже в церковь на праздничную литургию разрешил ходить всей семьей. А сейчас такое чувство возникло. Николай понял, что его жизнь, а также Аликс и Марии, едущих в кибитке впереди него, зависит теперь только от Яковлева. Куда он везет их, и что задумали большевики? Этот щеголь, вне всякого сомнения, знает гораздо больше, чем говорит. Хотя и кажется иногда очень искренним.
Государь снова посмотрел на Яковлева. Тот выглядел безучастным ко всему, но это было обманчивое
