могущественными, чем сама Россия. Вам этого не кажется?
Государь поднял голову к небу, где у самого горизонта еще виднелась тоненькая ниточка удаляющегося табуна гусей. Он не хотел смущать своим взглядом Яковлева. Если раньше он думал, что революция в России была выгодна только Германии, то теперь его мнение изменилось. Сильная Россия не нужна не только Германии, но и всему остальному миру. Германия все равно проиграет войну, но среди победителей не должно быть того, кто более всего содействовал ее разгрому. Вот главная цель тех могущественных сил, которые готовили переворот.
Слова Николая задели Яковлева за живое. Он придерживался совершенно другой точки зрения.
— Не думаете же вы, что революция совершена на иностранные деньги? — спросил он.
— Об этом не надо думать, — спокойно ответил Государь. — Это так и есть.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — совершенно искренне возразил Яковлев. — Революционеры сами добывали деньги в России. Кроме того, поступали немалые пожертвования от русских промышленников и некоторой части интеллигенции.
Яковлев, рискуя жизнью, сам добывал эти деньги и не мог смириться с тем, что финансирование революции Николай II приписывал каким-то могущественным и непонятным ему иностранным силам.
— Революции совершают не те, кто выходит с револьверами на улицы и убивает ни в чем не повинных почтовых служащих, городовых и офицеров армии, — убежденно произнес Государь. — Их организовывают люди, финансирующие газеты, подкупающие депутатов Государственной думы, раздающие рабочим револьверы и бомбы, убеждающие их, что только путем насилия они могут завоевать свое счастье. При этом они отлично знают, что насилием никто никогда не завоюет своего счастья. Все результаты переворота достанутся тем, кто его финансировал. Так было всегда, так будет и сейчас. Мне очень жаль наш народ, который поддался обману.
Логика Государя была простой, но на его аргументы Яковлеву не удавалось найти такие же убедительные опровержения. Он лучше других знал, что все революционеры, вернувшиеся после отречения Государя в Россию, жили за границей на иностранные деньги. Это подразумевалось как бы само собой. Но это же ставило теперь под сомнение искренность тех, кто делал революцию.
— Теперь уже поздно говорить об этом, — не то с сожалением, не то просто констатируя свершившееся, сказал Яковлев. — Надо думать о том, что делать дальше.
— Пока не наступит единения народа и власти избавиться от хаоса в государстве невозможно, — твердо заявил Государь.
— Вы это знаете лучше, чем я, — сказал Яковлев.
Государь отвернулся и с безучастным видом начал смотреть на покрытый редкими кустами тальника берег Тобола. Рыжая прошлогодняя трава на обочинах дороги уже обсохла, но в кустах кое-где еще лежал серый, ноздреватый снег. Яковлев пожалел о своей последней фразе, он понимал, что она задела Государя. Ему хотелось смягчить впечатление от внезапно вылетевших слов, однако он не знал, как это сделать. Но Государь, повернувшись к нему, заговорил сам.
— У меня в голове не укладывается то, что немцы сейчас в Новочеркасске и Ростове, — сказал он. — Что им отдали всю Украину. При мне за три года войны они не сумели занять ни пяди русской земли.
— У меня тоже не укладывается, — искренне признался Яковлев.
— Тогда на что надеются большевики?
— На то, что в Германии тоже произойдет революция, — ответил Яковлев.
— Вы думаете, она произойдет и в Германии? — с усмешкой спросил Государь.
— А почему бы и нет? — сказал Яковлев. — Немцы устали от войны не меньше нас, я в этом не сомневаюсь.
— Да, но наших войск нет ни в Кенигсберге, ни во Франкфурте, Германия не платит нам контрибуций.
— Вы хотите сказать, что Россия платит контрибуции Германии? — спросил Яковлев.
— Вне всякого сомнения, — спокойно произнес Государь. — Ни один мирный договор не подписывается без пункта о контрибуциях, которые должна выплатить побежденная сторона.
— В Брестском договоре этого нет, — убежденно заявил Яковлев.
— Значит, этот пункт включили в дополнительный протокол к нему, — сказал Государь. — Поверьте мне, я это знаю лучше вас.
Яковлев замолчал. Затевая разговор, он думал сказать Государю правду о России, которую тот, по его мнению, не знал. Но оказалось, что Государь знает гораздо больше его. Яковлев чувствовал, что помимо своей воли начинает симпатизировать этому человеку в военной форме без погон, сидящему рядом в простой крестьянской повозке и вот уже несколько часов разговаривающему с ним, как с равным. «За что же его хотят судить? — подумал он. И тут же ответил сам себе: — За то, что амбиции других политиков так и остались амбициями, за неудачи генералов и министров, за хаос революции, после которого людям придется приходить в себя многие годы. Только на одного царя можно свалить ответственность за дела всех, кто вел страну к катастрофе. С других не возьмешь и горсти волос, даже если эти волосы придется брать вместе с головой. Какая же ноша лежала на нем все эти долгие годы?..»
Яковлеву захотелось сделать для Государя что-то доброе, такое, что хотя бы немного утешило его кровоточащую душу, но он ничего не мог предложить ему. И вдруг он вспомнил, что за весь сегодняшний день Государь еще ни разу не закурил.
— Ваше Величество, — повернувшись к Государю, сказал Яковлев: — хочу задать вам нескромный вопрос. Вы не курите потому, что не хотите причинить неудобство мне или для этого есть другая причина?
— Я сделаю это на остановке. Ведь не будем же мы скакать, не останавливаясь, до самой Тюмени?
Яковлев поднял руку и Гузаков тут же подъехал к нему.
— Как только увидишь хорошую полянку, распорядись остановиться, — приказал Яковлев. — Пора сделать привал.
Гузаков выпрямился в седле и поскакал в голову колонны. Через несколько минут лошади, свернув на чистую, сухую поляну, остановились. Яковлев, поведя плечами, скинул на сиденье заляпанный грязью дождевик и вылез из повозки. За ним последовал Государь.
— Надо узнать, как себя чувствует Александра Федоровна, — сказал Яковлев, и они направились к карете Государыни.
Александра Федоровна уже открыла дверку и высунула ногу в аккуратном коричневом сапожке. Николай подал ей руку, и она спустилась на землю.
— Это ужасно, Ники, — сказала она по-английски. — У меня болит каждая частичка тела. Мне кажется, по такой дороге мы можем не доехать живыми.
— С божьей помощью выдержим, — спокойно ответил Государь.
— Мама, как всегда, немного преувеличивает, — высунувшись из кареты и улыбаясь, сказала Мария. — Мне эта дорога даже нравится. Это гораздо лучше, чем с утра до вечера сидеть в одной и той же комнате.
— И сколько нам еще ехать? — спросила Александра Федоровна, оглядываясь по сторонам. — Ведь рано или поздно нам все равно потребуется дамская комната.
— Петр! — громко скомандовал Яковлев, обращаясь к Гузакову. — Проводи дам вон до того ложка, — он показал глазами на ложбинку за кустами у края поляны. — Оставь их там и возвращайся сюда.
Государь с удивлением посмотрел на Яковлева, но ничего не сказал. Он понял, что комиссар советского правительства хорошо понимает английский. Гузаков отправился провожать дам, а Яковлев краем глаза увидел, как сбоку приближается Авдеев. Яковлев повернулся к нему. Авдеев остановился и стал молча рассматривать царя. Так близко он его еще не видел. Государь достал из кармана шинели коробку с папиросами, открыл ее и протянул стоявшему рядом кучеру. Тот взял папиросу, понюхал и, сдвинув на затылок тяжелую мохнатую шапку, положил ее за ухо. Государь закурил.
— Где мы будем ночевать? — по-английски спросил Государь Яковлева.
— В Иевлево.
— Это очень далеко?
— Думаю, что мы сможем туда добраться только к ночи, — ответил Яковлев.
