«Обыкновенный» концерт
Не раз случалось мне видеть в Ленинграде на афишных стендах и тумбах афиши, извещавшие о концертах в филармонии и других залах известного исполнителя еврейских песен, заслуженного артиста РСФСР Эппельбаума. И вот он приехал на наш лагпункт. В качестве заключенного, естественно. Доставили его к нам по этапу с какого-то другого лагпункта Каргопольлага.
Это был высокий, статный мужчина лет пятидесяти, с изрядно просвечивающей лысиной. Одет он был по-лагерному — в телогрейку и серую куртку.
Я познакомился с ним в кабинке милейшего нашего завбаней — полковника Окуня. Лазарь Львович Окунь, на редкость общительный и доброжелательный человек, обязательно приглашал к себе в баню каждого вновь прибывшего интеллигента и знакомил его с нами — аборигенами 2-го ОЛПа. Мне, скажу откровенно, знаменитый артист сразу же не понравился. Он держался с явным высокомерием, стараясь не выходить из образа большого артиста, избалованного почитанием и аплодисментами.
Мне показалось, что Эппельбаум к тому же и глуповат. Я плохо умею скрывать свое неприязненное отношение к тем людям, которые его у меня вызывают. Не удержался я и здесь от насмешливого отношения к разглагольствованиям Эппельбаума, за что позднее получил «втык» от Лазаря Львовича.
— Как вы могли! — кипятился Окунь. — К нам прибыл такой человек! Его знает весь мир!
— Ну, сбавьте хоть одно полушарие! — отвечал я. — И то много будет.
Будущее вскоре показало и полковнику Окуню, да и всем прочим, что носиться с Эппельбаумом как с писаной торбой не стоит.
Вслед за ним с других ОЛПов, на которых он побывал, пришли некоторые отзывы о его поведении. Стало известно, что, оставаясь ночевать у радостно принимавших его заведующих столовыми, банями, клубами — то есть у тех, кто по своей должности жил не в общих бараках, а в отдельных кабинках при этих учреждениях, Эппельбаум постоянно обворовывал гостеприимных хозяев. Во время его пребывания у них из их тумбочек пропадала всякая снедь, присланная родственниками в посылках или купленная в лагерном ларьке. А бывало, из карманов телогреек исчезала и какая-нибудь пятирублевка или десятка.
Пожалуй, учитывая все это, можно было бы и вообще не говорить про Эппельбаума. Однако с ним связан один весьма яркий эпизод из нашей лагерной жизни, о котором рассказать стоит.
День Победы 9 мая отмечался в те годы в лагерях с особым чувством, которого и не могло быть у тех, кто отмечал этот день на свободе.
Большинство, по крайней мере больше половины, сидевших тогда в лагерях — были вчерашние (после Победы прошло всего 5–7 лет) участники Великой Отечественной войны: сидели рядовые и офицеры, бывшие командиры взводов, рот, полков, дивизий, корпусов и армий — словом, от рядовых до маршала, как, например, маршал авиации Ворожейкин, побывавший на нашем лагпункте. — бывшие военнопленные и в плену не бывавшие. Здесь в качестве «врагов народа» тянули свои сроки защитники Ленинграда и Москвы, герои Севастополя и Сталинграда, герои, форсировавшие Днепр и Одер, герои, штурмовавшие Рейхстаг. Сидели освободители от фашистов Польши, Болгарии, Венгрии, Чехословакии, тысяч городов, поселков, деревень нашей страны — пехотинцы, артиллеристы, летчики, моряки. А если прибавить к ним жителей оккупированных земель, мужчин и женщин, трудившихся в тылу, — получалось, что почти все сто процентов сидящих в лагерях были вчерашними участниками Великой Отечественной.
До написания слов известной теперь песни: «Это праздник со слезами на глазах…» — было тогда еще очень далеко. Притом ее авторы имели в виду вовсе не слезы лагерников, их жен, матерей, детей. А между тем, эти слова относились бы к ним раньше, чем к кому-либо другому.
Слез на глазах зеков, поздравлявших в этот день друг друга с Днем Победы, не было. Но формула «праздник со слезами на глазах» — дикая несправедливость, обрушившаяся на тех, кто не хуже, а порой и лучше многих других воевал за празднуемую победу, а оказался к тому же, как правило, без всякой вины за колючей проволокой, да еще с клеймом «враг народа» или «изменник Родины», — в этот день особенно остро давала о себе знать в душе каждого, кого эта несправедливость постигла.
В клубе лагпункта задолго до 9 мая готовили праздничный концерт. Вполне естественно, что завклубом — Григорий Иванович Ситкин — включил в него и Эппельбаума, прибывшего незадолго до того на наш лагпункт.
Разумеется, не могло быть и речи об исполнении им чего-либо из его обычного репертуара — из еврейских песен. Во-первых, содержание всего концерта определялось единой темой — День Победы. И кроме того, исполнение еврейских песен, хотя в лагерях антисемитизма не наблюдалось, было не очень уместно после недавно отгремевшей кампании по борьбе с космополитизмом, имевшей выраженный антисемитский характер, и накануне «дела врачей-евреев», увенчавшего антисемитские подвиги тогдашней партийной и государственной номенклатуры. Эппельбаум поэтому охотно согласился спеть песню о Великой Отечественной.
Вечером 9 мая, после того, как отужинали вернувшиеся с работы бригады (9 мая в те годы было по всей стране рабочим днем), наша столовая, как всегда в таких случаях, была превращена в зрительный зал.
На этот раз зал был особенно плотно заполнен заключенными. В первых двух рядах, тоже как обычно, разместились начальники из управления Каргопольлага и наши оэлповские начальники. Многие из них пришли на концерт с женами. Некоторые привели и своих детей — подростков.
После короткого слова о Победе, произнесенного перед занавесом начальницей КВЧ (культурно- воспитательной части) зал по традиции разразился бурными аплодисментами. В этом и в подобных случаях аплодисменты выражали благодарность публики за то, что доклад был кратким.
Оркестр грянул мотив песни «Идет война народная». Медленно пошел в стороны черный бархатный занавес, и взорам зрителей открылся задник, сделанный художником Володей Сазоновым. На фоне огромного, почти во всю стену, ярко раскрашенного ордена Победы красовалась голова генералиссимуса Сталина. Вождь смотрел в зал. Его усы художник нарисовал заметно длиннее их реальной пропорции.
Зал понял намек. В уголовном мире Сталина не называли иначе как «Усатый».
Зал снова разразился бурной овацией. К ней присоединились и начальники. Понравился им портрет или нет, но не аплодировать Сталину они не смели. Однако различный смысл, вкладываемый в эти общие — начальственные и зековские аплодисменты, тут же проявился с достаточной ясностью. Захлопав в ладоши, начальники и пришедшие с ними жены в едином порыве вскочили на ноги и продолжали аплодировать стоя. За первыми двумя начальственными рядами в зале не поднялся ни один человек.
Но вот овация стихла. Начальство уселось на свои места. На середину сцены, к рампе вышел ведущий и торжественно объявил первый номер.
— Заслуженный артист Российской Социалистической Федеративной Республики Эппельбаум.
Зал встретил Эппельбаума аплодисментами. Стало тихо. Вероятно, столь торжественно оглашенное высокое звание артиста произвело впечатление.
Однако сам Эппельбаум, полагаю, по глупости это впечатление тут же снизил. Вместо того чтобы запеть своим безусловно красивым, хорошо поставленным баритоном, он решил подыграть залу дешевым эстрадным хохмачеством.
Картинно поклонившись на аплодисменты, он, разведя поочередно в стороны руки, продекламировал:
Тут из середины зала раздался громкий возглас:
