Сибилла поспешно упаковала вещи в рюкзак. От влажных трусов и полотенца, которые она забыла вывесить, пахло кислятиной, придется их перестирать.
Где? И вообще, куда ей идти?
А все равно куда — лишь бы прочь, как можно скорее. Но жажда ее все же немного задержала — она выпила воды из пластиковой канистры. И заодно облила водой лицо и руки. Вода накапала на пол, там образовалась жижа. Мокрые опилки и кофейная гуща. Томас шевельнул ногой, и она застыла как вкопанная, пока не убедилась, что он спит.
Трап одним махом. Люк, и скорее, скорее отсюда на…
Да. И куда же? Свободой это больше не называлось.
Чтоб они все сдохли.
На улице было темно. Она машинально посмотрела на часы, те по-прежнему стояли. Обе полосы шоссе Сёдра-Мэларстранд были пусты, и только редкие окна светились на фасадах домов. Все добропорядочные граждане в это время обычно спят.
И это правильно. Чем меньше народу ее видит, тем лучше.
Стараясь двигаться как можно тише, она пересекла палубу и перелезла на военный катер. Через несколько мгновений оказалась на набережной и устремилась к мосту.
Ноги шли сами. Она понятия не имела, куда направляется. Обычно в этом не было ничего странного. В ее мире это выглядело нормальным. Обычной повседневностью. Иногда ей казалось, что неумение планировать каким-то образом связано с болезнью, от которой ее лечили в юности. Наверное, у нее поврежден какой-то нерв, ответственный за планирование. Еда и укромное место для спального мешка — вот и все, о чем она могла думать в будущем времени. Впрочем, если нет претензий, то нет и проблем. Главным в ее бродячей жизни всегда была свобода. То, что никто ничего не решает за нее. Что она может поступать как вздумается. Идти куда хочется.
Теперь же все изменилось.
Теперь она не знала, куда может пойти.
У последнего дома на Хеленеборггатан она свернула в Шиннарвикский парк. Начинало светать. На улице стоял мужчина с собакой, собака справляла нужду. Они оба повернулись на звук ее шагов по гравию. Выполняя долг сознательного собаковладельца, мужчина наклонился и собрал дерьмо пластиковым совком. Как будто испугался, что она ему сейчас что-нибудь скажет.
Она прошла мимо. За углом на Хорнсгатан у дверей ресторана стоял поддон с только что доставленным свежим хлебом. Грех не экспроприировать буханочку.
Нужно отсидеться где-нибудь несколько дней. Скрыться, чтобы ее не беспокоили, не искали. Тревога высосала из нее все силы. Тревога, которая в последнее время шла за ней по пятам. Нужно отдохнуть. Она по опыту знала, что, не выспавшись, намного труднее заставить голову работать. Она станет для них легкой добычей, если потеряет способность соображать.
Одно за другим перебирала она места своих ночевок. Ни одно из них не гарантировало той безопасности, которую требовала ситуация.
Машин стало больше. Чтобы избежать встречного транспорта, она поднялась на идущий поверху скалы тротуар над Хорнсгатан. Справа церковь Святой Марии. Она бросила взгляд на часы.
И в ту же секунду поняла, где спрячется.
~~~
Дни и ночи. Те же люди без лиц, говорившие с ней на иностранном языке и не понимавшие, какая опасность ей угрожает.
Люди без лиц входили и выходили, протягивали к ней руки и заставляли ее глотать ядовитые таблетки. Голоса из отопительного радиатора, издевательски хохотавшие над ней. Под кроватью лежал Дьявол и ждал, когда она спустит ноги на пол. Один ее шаг — и он затащит ее в пропасть, там внизу, бросит ее в подвал, к этим людям в черном с их раскаленными инструментами.
Она не хотела спать, боялась спать, но таблетки, которые в нее запихивали, все равно погружали ее в сон. Она не знала, что с ней делают, когда она спит. Для этого и хотели ее усыпить.
Бесконечный кошмар.
Когда она отказалась вставать, они воткнули ей какую-то трубку между ног, чтобы закачать в нее новый яд. Яд был желтый, он висел в прозрачном мешке сбоку кровати. Чтобы Дьяволу было удобно наполнять мешок, когда яд в нем заканчивался.
Когда она попыталась вырвать трубку, они связали ей руки.
Пришел человек в белом, он хотел, чтобы она с ним поговорила. Он притворялся добрым, чтобы она открыла ему свои тайны, но она знала, он потом расскажет их черным людям из подвала.
Тьма и свет, все время переходящие друг в друга. Время остановилось, и только новые и новые руки тянутся к ней, заставляя глотать белые ядовитые таблетки.
А потом наступил день, когда она неожиданно поняла, что ей говорят. Они говорили по-дружески и вроде бы желали ей добра. Хотели защитить. Кто-то из них откатил в сторону ее кровать, чтобы она убедилась, что под той нет никакой пропасти. И тогда она наконец согласилась встать и дойти до туалета. Трубку из нее вытащили, а мешок с ядом убрали.
Когда они пришли к ней на следующий день, у них снова появились лица. Они ей улыбались. Говорили о каких-то пустяках, поправляя ее простыню и взбивая подушки.
Но ее по-прежнему заставляли пить таблетки. Ей сказали, что она заболела. Что она лежит в больнице. Что она пробудет здесь еще какое-то время, пока совсем не выздоровеет.
А потом? Она старалась не думать о том, что будет потом.
Еще дни, и еще ночи. Голоса из радиатора умолкли, оставив ее в покое.
Иногда она выходила в коридор. В другом конце стоял телевизор. Никто из пациентов не разговаривал с ней. Каждый — в своем мире. Она часто стояла у окна в своей комнате, прижавшись лбом к холодной решетке, и смотрела на внешний мир. Он жил своей жизнью. Без нее.
Посещение Беатрис Форсенстрём. Она безупречно одета, но под глазами темные круги. Рядом — тот мужчина, который все это время пытался ее разговорить. Бок о бок они сидят у ее кровати. Беатрис держит сумочку на коленях.
Мужчина приветливо улыбается:
— Как ты себя чувствуешь?
Сибилла бросает взгляд на мать.
— Лучше.
Мужчина выглядит довольным.
— Ты знаешь, почему ты здесь?
Сибилла сглатывает.
— Наверно, потому, что я вела себя глупо.
Человек переводит взгляд на мать, та прикрывает рот ладонью.
Она ответила неправильно. Ее мать огорчена и разочарована.
