— Я не собираюсь его отдавать.
Она почувствовала руку женщины на своем плече. Дернулась, чтобы избавиться от нее, но ее движение заставило ребенка проснуться. Он пискнул, и она успокаивающе погладила его по голове.
— Маленький, мама здесь!
Женщина пошла к выходу. Сибилла положила ему под голову свою руку и немного отодвинула его от себя. Он открыл глаза. Маленькие темно-синие глаза, которые искали что-нибудь, за что можно зацепиться.
В следующее мгновение они вернулись. Их было четверо. Среди них был один мужчина, он пошел прямо на Сибиллу и повысил голос:
— Ты сейчас же положишь ребенка.
— Он мой.
Мужчина секунду поколебался, а потом подвинул стул.
— Сядь.
— Нет, спасибо. Я не могу сидеть.
К ней приблизился еще кто-то.
— Сибилла, это бесполезно. Будет только хуже.
— В каком смысле?
Они все переглянулись. Кто-то снова вышел.
— Ты же знаешь, что существует договоренность о том, что ребенок будет усыновлен. С ним все будет очень хорошо. Тебе не нужно беспокоиться.
— Я ни с кем и ни о чем не договаривалась. Я не собираюсь его отдавать.
— Мне жаль, Сибилла, я понимаю, что это трудно, но мы ничего не можем сделать.
Она чувствовала, что попала в капкан. Их было трое, четвертый наверняка находится где-нибудь поблизости. Может, пошел за подмогой. Он приведет других. И все они будут против нее. Все заодно. Все, кроме ребенка, которого она держит в руках.
Вдвоем против всего остального мира. Она никогда больше не предаст его.
— Есть только два способа, как мы можем это решить, — произнес мужчина и задвинул стул. — Или ты положишь его на место добровольно, или мы будем вынуждены заставить тебя.
Сердце стучало.
Они отберут его у нее.
— Пожалуйста, я же его мама. Вы же это знаете. Вы не можете отнять его у меня. Он — это все, что у меня есть.
Она плакала. Тело била дрожь, голова кружилась. Она закрыла глаза.
Только бы снова не заболеть. Не заболеть.
Когда она открыла глаза, было уже поздно.
Мужчина, державший в руках ее сына, исчезал в дверях. Двое других людей в белом схватили ее под руки, когда она попыталась побежать за ними следом. Она слышала, как крик ее ребенка растворяется где- то в коридоре.
Она никогда больше его не увидит.
~~~
— Ну ничего себе! А разве они имели право это сделать?
Она не ответила. Пыталась понять, что заставило ее рассказать обо всем. Она никогда не делала этого раньше. Утрата пряталась глубоко, но все время двигалась — как острый осколок стекла — и не позволяла ране затянуться. Но она никогда прежде не облекала свое горе в слова.
Может, дело в том, что ему теперь примерно столько, сколько сейчас должно быть ее сыну? Или потому, что все сложилось так, как сложилось?
Безнадежно.
А раз так, то какой смысл держать что-то в секрете?
— А потом? Что было потом?
Она сглотнула. О том, что было потом, ей хотелось забыть.
— Меня изолировали. И я почти полгода провела взаперти в психиатрической клинике. А потом почувствовала, что не могу больше, и двинула оттуда.
— Как это?.. Ты что, была типа сумасшедшей?
У нее не хватало сил, чтобы ответить. На какое-то время повисло молчание.
— И как это ты двинула? В смысле сбежала?
— Да. Хотя не думаю, что меня искали. Прямой угрозы обществу я тогда не представляла.
А сейчас представляю.
— А твои родители? Они что сказали?
— Сказали, что жить у них я больше не могу. Что я теперь совершеннолетняя и сама за себя отвечаю.
— Ни фига себе! Ну и свиньи!
Да.
— А потом? Что ты делала потом?
Она повернула голову и посмотрела на него:
— Ты всегда такой любопытный?
— Я просто никогда не разговаривал с бездомными.
Она вздохнула и снова посмотрела в потолок. Ладно, слушай и мотай на ус.
— Сначала я оказалась в Вэкшё. До смерти боялась, что меня найдут и снова отправят в больницу. Проваландалась там пару месяцев или что-то около того, жила по подвалам, ела то, что попадалось.
— А сколько тебе было лет?
— Только-только исполнилось восемнадцать.
— На три года старее меня.
— Старше.
Он повернул голову и посмотрел на нее:
— Что?
— Правильно говорить «старше меня».
Она услышала, как он хмыкнул.
— Да ладно, ты, что ли, в школе старостой была, да?
Она улыбнулась в темноте. Нет. Старостой она не была никогда. Ее не выбирали.
— Нет, но по родному языку у меня всегда были хорошие оценки.
— А почему ты не нашла работу?
— Я боялась называть свое имя. Думала, что кто-нибудь меня узнает. Я все время думала, что меня ищут.
Последняя фраза мгновенно перенесла ее в настоящее. Что она делает? Надо сворачивать этот разговор.
— Спокойной ночи.
Он привстал, опершись на локоть.
— Нет, — отчаянно взмолился он, — нельзя же просто взять и оборвать все на полуслове!
Она улеглась, повернувшись лицом к стене.
— Уже почти одиннадцать, и я устала. Спокойной ночи.
— Не-ет, ну а как ты попала в Стокгольм? Ну только это расскажи, и все!
Вздохнув, она перевернулась на другой бок. Лампы, подсвечивавшие циферблат, раскрашивали центр чердака белым, но по углам пряталась угольная тьма.
— Вот что я тебе скажу. На твоем месте я бы сделала ставку на эту твою работу на телевидении. Вряд ли ты сможешь уснуть, если я расскажу тебе обо всем, что я видела и пережила.
