и мой народ? Какие бы молитвы мы ему ни возносили, он, конечно, поймет нас.
Джелал ад-Дин обернулся к Павлу. Христианин смотрел на него. Павел улыбнулся, и Джелал ад-Дин невольно ответил на улыбку. Он сознавал иронию положения: у них с Павлом больше общего, чем у каждого из них с этим наивным болгарским ханом. Павел поднял бровь. Джелал ад-Дин кивнул, позволяя христианину ответить на вопрос Телериха.
— Увы, сиятельный хан, это не так просто, — заговорил Павел. — Подобно тому как есть лишь один истинный Бог, есть лишь один способ верно почитать его, ибо хотя он милосерден, но также и справедлив, но не потерпит ошибок в богослужении. Скажем, к примеру, сударь, понравится ли тебе, если тебя назовут «ханом аварским»?
— Такое было бы мне очень приятно, окажись это правдой, — мрачно усмехнулся Телерих. — Но к несчастью, у авар есть собственный хан. Хорошо, священник, я понял тебя.
Болгарский правитель почесал подбородок:
— Я должен это обдумать. Мы снова соберемся здесь через три дня и продолжим беседу. Ступайте с миром и помните, — он сурово оглядел христиан и мусульман, — вы все здесь — мои гости. Никаких драк между вами, или вы пожалеете.
С этим напутствием соперничающие посольства откланялись.
Время до следующего столкновения со священниками оказалось потрачено, вопреки надеждам Джелал ад-Дина, большей частью на знакомство с Плиской. Как бы восхитительна ни казалась ему светлокожая девица, он был уже не молод: для него «от свидания до свидания» означало «несколько дней». После варварской роскоши деревянного дворца Телериха город показался арабу странно знакомым. Он удивлялся, пока не вспомнил, что Плиска, как и Дамаск, и Константинополь, и множество других поселений, которые ему приходилось посещать, когда-то была римским городком. Планировка и архитектура намного пережили прежних хозяев.
Джелал ад-Дин едва не закричал от восторга, обнаружив, что бани не только сохранились, но и действуют, а то его собственный нос уже склонял его к мысли, что болгарам вовсе не знакома идея о мытье. Войдя, он обнаружил, что среди моющихся преобладают светлокожие люди, одного рода с Драгомиром и выбранной им наложницей. Он уже знал, что это славянские подданные болгар. Убедился он и в том, что, будучи малознакомы с заповедями христианства и ислама, они позволяли женщинам мыться вместе с мужчинами. Позорище, скандал, в Дамаске такое вызвало бы бунт! Джелал ад-Дин пожалел, что зрение у него уже не то, что в сорок или хотя бы в пятьдесят лет.
Он наслаждался, отмокая в теплом бассейне, когда вошли трое христианских послов. Теодор при виде нагих женщин в ужасе зашипел и выскочил как ошпаренный. Никита собирался последовать за ним, однако Павел удержал его за плечо. Сбросив свою темную хламиду, старик с довольным вздохом погрузился в тот же бассейн, где купался Джелал ад-Дин. Никита посомневался, но минуту спустя последовал примеру старшего.
— Плоть есть плоть, — спокойно заметил Павел. — Давая обет Христу, ты признаешь, что ее радости — не для тебя. Так к чему бежать от них?
Джелал ад-Дин кивнул христианам:
— Я не ожидал в священнике такой рассудительности, почтенный.
— Благодарю тебя. — Если Павел и заметил нотки иронии в голосе араба, он не допустил ее в свой ответ, пристыдив Джелал ад-Дина. — Я никоим образом не священник, а всего лишь смиренный монах и нахожусь здесь, чтобы советовать тем, кто выше меня, если они пожелают прислушаться к моим советам.
— Всего лишь! — фыркнул Джелал ад-Дин. Впрочем, про себя он должен был признать, что скромность монаха непритворна. Он вздохнул: гораздо проще ненавидеть противника, когда тот злобен. — Они поступили бы мудро, слушая тебя, — сказал он. — Думается, ты святой человек.
— Ты оказываешь мне слишком много чести, — сказал Павел.
— Ничуть, — возразил Никита. — Ты наставляешь здешних варваров не только словом, но и своей жизнью, добродетельность которой освещает твое учение.
Павел поклонился. Поклон человека, сидящего по пояс в воде, должен был бы вызвать смех. Почему- то он не показался смешным.
Никита обернулся к Джелал ад-Дину:
— Верно ли мне говорили, что тебя называют ас-Стамбули?
— Верно, — с гордостью ответил араб.
— Как странно, — пробормотал Никита. — Быть может, Господь посылает мне случай отомстить за падение Царицы Городов. — Он говорил так, словно войско халифа взяло Константинополь только вчера, а не задолго до его рождения.
Заметив недоумение, Павел пояснил:
— Мать Никиты — Анна, дочь Льва.
— Да? — вежливо отозвался ничего не понявший Джелал ад-Дин. — А моя мать — Зиноб, дочь Муина ибн Абд аль-Ваххаба. Что из того?
— Да, но твой дед, невзирая на всю его славу (поверь, я не хочу принизить его), все-таки не был басилевсом — императором Римским.
— Тот самый Лев! — Джелал ад-Дин утер лоб ладонью и кивнул Никите. — Твой дед, почтенный, был сам дьявол. Он бросил против нас все, что имел, и слишком многих храбрых парней до времени отправил в рай.
Никита поднял темную бровь. Его тонзура странно выглядела над густыми бровями и пышной бородой, покрывающей щеки до самых глаз.
— Ты говоришь — слишком многих. Я же скажу — слишком мало.
— Для тебя — да, — согласился Джелал ад-Дин. — Если бы Лев разбил нас, ты сам был бы теперь императором римлян. Но в Константинополе властвует Абд ар-Рахман, повелитель правоверных, а ты — священник в чужой стране. Такова воля Аллаха.
— Я должен в это верить, — сказал Никита. — Но как Лев сражался с вами, не пренебрегая никаким оружием, так и я употреблю против вас любые средства. Болгары не должны пасть жертвой ложной веры. Это оказалось бы слишком сильным ударом по христианству, закрыв ему путь для дальнейшего распространения.
«Никита мыслит по-императорски, — отметил про себя Джелал ад-Дин. — В отличие от многих своих собратьев, он заглядывает далеко вперед. Он выказал это и в споре, обратив внимание на проблемы, связанные с сохранением язычества. Опасный враг — папа Константин послал в Плиску лучших из своих людей. Хватит ли их?..» Джелал ад-Дин пожал плечами.
— На все воля Аллаха, — повторил он.
— И Телериха, — добавил Павел и пояснил в ответ на удивленный взгляд Джелал ад-Дина: — Конечно, Телерих тоже в руках Господа. Но Бога не поколеблют наши деяния. А Телериха могут поколебать.
— Это так, — признал Джелал ад-Дин.
— Неизвестно, сколько продлится спор, — сказал Телерих, когда перед ним снова предстали послы христиан и мусульман. Он обратился к Драгомиру на своем языке, и дворецкий, кивнув, поспешно вышел. Через минуту слуги внесли скамьи и поставили их перед троном Телериха. — Садитесь, — велел хан. — Можете устроиться поудобнее.
— Как ты прикажешь нам вести спор? — спросил Джелал ад-Дин, жалея, что у скамьи нет спинки, но из гордости не желая попросить о кресле, которое позволило бы дать отдых старым костям.
— Расскажи мне о своем единственном боге, — сказал Телерих. — Ты говоришь, ему следуете и вы, и христиане. Объясните, в чем отличие между вашими верами, чтобы я мог выбрать.
Джелал ад-Дин сдержал улыбку. Он для того и задал вопрос, чтобы получить слово первым. Пусть христиане возражают ему. Он, как любой мусульманин на его месте, начал с символа веры:
— «Ла иллаха иль-Алла, Мухамаддур расулулла» — нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его. Поверь в это, великолепнейший хан, и ты — мусульманин. Это, конечно, не все, но самая суть.
