Возможно, они усвоили бы этот урок и без нашей помощи, однако новые знания о военном искусстве изменят их самих, как изменил природу людей тот змей, что обманул первых мужчину и женщину. Мохауки могут когда-нибудь использовать эту науку против своих учителей.
Победы подняли боевой дух воинов, однако передышка между боями ослабила нашу осторожность. С небольшим отрядом, возглавляемым моим сыном, я отправился по накатанной колее дороги к очередной ферме. За кукурузным полем, где стебли едва доставали до пояса взрослому мужчине, среди деревьев мы разглядели бревенчатый дом с поднимающимся из трубы дымом. Над крышей на длинном шесте был вывешен белый флаг.
— Они готовы сдаться в плен, — шепнул я сыну.
Он покачал головой:
— Мы можем спрятаться в кукурузе и подобраться достаточно близко, чтобы…
— Они сдаются. Твои люди приведут домой пленников. Инглистанцы уже проиграли войну, и Есунтай не будет возражать, если мы сохраним жизни тем, кто сдался без сопротивления.
— Тебе просто надоело убивать, — ответил сын. — Мой народ говорит: тот, кто устал от войны, устал и от самой жизни.
— Народ, чья кровь течет в моих жилах, говорит то же самое. — Сын сказал правду. Я помог развязать эту войну, но теперь задумался над тем, что будет дальше. — Я должен с ними поговорить.
— Тогда мы будем прикрывать тебя, — согласился сын.
Я вышел из-за деревьев и обогнул поле, а мохауки спрятались в кукурузе. Когда до дома осталось пройти несколько шагов, я поднял руки ладонями вверх.
— Выходите! — закричал я по-франкски, надеясь, что обитатели фермы поймут мои слова. — Я хочу видеть вас.
Я ни на мгновение не расслаблялся и был готов броситься на землю, если воины моего сына вдруг решат напасть на инглистанцев.
Дверь отворилась, и из дома вышел седобородый мужчина. Следом за ним появилась девушка в белом чепчике. Золотые пряди выбивались из-под убора, закрывая ей лоб. Ее голубые глаза пристально глядели на меня — печально, но не испуганно. Храброе сердце, подумал я и почувствовал, как что-то сжало мне грудь. Возможно, это была жалость.
Мужчина говорил на ломаном франкском, но я понимал его без труда. Что бы ни совершили его соотечественники, сам он всегда был честен с туземцами. Он просил не сжигать ферму и пощадить членов его семьи.
— Я не могу так поступить, — ответил я. — Вы должны уйти. Мои братья убьют вас, если вы останетесь. Все, что я могу вам предложить, — это возможность перебраться в какое-нибудь другое место.
Мужчина поднял руку, девушка метнулась обратно к двери, а я увидел, как в окне блеснул ствол мушкета. Выстрел в упор опрокинул меня на спину. Я схватился за грудь и почувствовал, что рука стала липкой от крови. Воздух наполнился воинственными криками моих братьев.
Инглистанцы поджидали нас. Возможно, они не стали бы стрелять, если бы я согласился выполнить просьбу фермера. А может быть, открыли бы стрельбу в любом случае. Я проклинал себя за то, что поддался жалости. Если даже я выживу, этот шрам всегда будет напоминать мне об инглистанском вероломстве и той цене, что я заплатил за собственную неосторожность.
Когда я очнулся, дом уже догорал. Один из воинов, опустившись на колени, перевязывал мою рану. Острая боль пронзила меня, когда я попытался вздохнуть. Два трупа в серых одеждах инглистанских фермеров лежали неподалеку от двери. Мохауки исполняли победный танец, и языки пламени плясали у них за спиной.
Мой сын подошел ко мне. С его пояса свисал скальп золотоволосой девушки.
— Из-за тебя погибли двое моих воинов, — сказал он.
Не в силах говорить, я лишь покачал головой.
— Мне очень жаль, отец, но я думаю, что это твоя последняя война.
— Я выживу, — прошептал я.
— Даже если ты выживешь, сомневаюсь, что сможешь снова сражаться. — Он вздохнул. — Но я не стану упрекать тебя, ведь это ты показал нам дорогу к тому, что твои друзья называют величием.
Он поднял голову и испустил победный клич, который тут же подхватили его соплеменники.
8
Дальше на запад меня перевозили в повозке. Рану обложили целебными травами и перевязали ее инглистанской тканью. Отряд сына оправился к Нью-Хейвену, оставив со мной двоих воинов. Каждое утро я просыпался с опасением, что и эти двое меня покинули, но они все так же молча сидели возле костра.
Уязвленная мужская гордость оказалась хорошим лекарством, не требующим никаких дополнительных средств. Я уже мог передвигаться самостоятельно, когда Есунтай прислал ко мне багатура с известием о взятии Нью-Хейвена. Лишь небольшая кучка солдат пыталась защитить его, остальные бежали без остановки до самого Нью-Лондона. Молодой нойон считал, что там нас ожидает жестокая битва, поскольку отчаяние может снова разжечь огонь мужества в сердцах инглистанцев.
Багатур привел с собой запасного коня. На обратном пути он жаловался мне на трудности, с которыми столкнулся Есунтай. Наши союзники-наррангасетты, как мы и предполагали, решили остаться на своих землях. Но и могикане, утолив жажду славы, уже заговорили о возвращении домой. Они полагали, что войну можно возобновить следующей весной. Я задумался о том, захотят ли мохауки продолжать осаду, если та затянется до самой зимы. Наверняка они вспомнят о том, что приближается праздник урожая и нужно заготовить побольше дичи, чтобы их семьи смогли безбедно перезимовать.
Дубы и клены уступили место полям, расчищенным инглистанцами, а теперь брошенным. Я уже чувствовал соленый запах океана, когда мы увидели монгола и могиканина, стоявших в охранении около походного лагеря. Ряды мохаукских вигвамов, покрытых кожей, расположились к востоку от Нью-Лондона. Вдалеке, сквозь туман, я смутно видел очертания городских укреплений.
Есунтай и Арониатека вместе с другими вождями собрались вокруг костра рядом с одним из вигвамов. Я с кряхтением слез с лошади и направился к ним.
— Приветствую тебя, Джирандай, — сказал Есунтай по-монгольски. — Рад, что ты поправился и можешь разделить с нами окончательную победу.
Я присел рядом и вытянул ноги. Рана все еще беспокоила меня, и я начал подозревать, что эта боль останется со мной навсегда.
— Вероятно, это будет самая тяжелая битва, — заметил я.
— Тем больше славы нам достанется, когда мы одолеем врага. — Есунтай принял трубку от Арониатеки и вдохнул табачный дым. — Мы возьмем Нью-Лондон еще до того, как покраснеют листья на кленах.
— Ты хочешь штурмовать город? — спросил я. — Мы потеряем слишком много воинов.
— Я должен его взять, какими бы ни были потери. Нашему второму командиру Арониатеке так же не терпится одержать победу, как, надеюсь, и тебе, багатур.
Выражение его глаз было сейчас точно таким же, как у моего сына там, на сгоревшей инглистанской ферме, — та же смесь жалости и презрения к человеку, уставшему от войны.
Я плохо спал в ту ночь: ныли отвыкшие от верховой езды мышцы, болела рана. Перед рассветом меня разбудили раскаты грома над океаном. С трудом переставляя уставшие ноги, я вслед за другими мужчинами выбрался из вигвама, увидел, что все вокруг заволокло туманом, и понял, что за звуки мы услышали, — это стреляли корабельные пушки. Инглистанцы, должно быть, бросили город без зашиты и ринулись в отчаянную атаку, надеясь прогнать нас с побережья.
Из вигвама выскочил Есунтай. На бегу он размахивал руками, словно пытался разогнать туман. Я поспешил к нему, понимая, как будет трудно уговорить его признать поражение. Неподалеку от меня раздался испуганный крик, затем другой. У Есунтая не было выбора — отступление либо бессмысленная
