Окленде и сам разработал все пути отхода. Ни одного из нас не замели с тем чертовым грабежом. Мы-то, конечно, называли его гребаным грабежом.
А потом я стирала и нашла это — удостоверение КОИНТЕЛ-ПРО, секретной программы ФБР, засунутое в маленький кармашек джинсов. Знаете, такой потайной кармашек сразу над обычным правым карманом? Я всегда ненавидела одну вещь в этом движении — оно было таким же женоненавистническим, как сам наш общественный строй. Если ты — женщина, тебе всегда приходится заниматься готовкой, уборкой, стиркой и всем в этом роде. Если, конечно, ты не королева движения. Тогда тебе ничего не нужно делать, только произносить речи и трахаться, если захочешь. Конечно, они швыряли нам подачки, разрешая проводить феминистские акции и все такое, но мы знали, что это именно подачка. И твердили друг другу, что, когда мы все изменим, для нас все будет по-другому, а пока смотрим, слушаем и учимся. Кроме того, все знали, что правящая элита не принимает женщин всерьез в отличие от мужчин. Сейчас я часто думаю: «Интересно, многие ли из нас действительно верили в это? В то, что все будет иначе. И что мы вообще сможем изменить положение дел».
Короче, я со своей находкой сразу пошла в мобилизационный комитет, но было слишком поздно. Дэвис успел обнаружить, что его джинсов нет, и раскололся. После этого я не хотела ехать в Чикаго, но выбор был невелик — сидеть дома и ждать, когда тебя заметут, или отправляться в Чикаго и попасть под арест во время акции. Я все еще оставалась до такой степени идеалисткой, что они уболтали меня на Чикаго. Типа если меня все равно арестуют, то я, по крайней мере, хоть что-то совершу, а после революции стану Национальной Героиней, а не политической узницей.
Революция пришла и прошла, и вот она я. Все еще тружусь на движение, в смысле — на движение феминисток. Делаю то немногое, что могу, — направляю женщин с нежелательными беременностями к надежным подпольным гинекологам. Да, несколько таких существует. Не все из нас специализировались в полимерной химии, были и парамедики, а некоторые учились на медсестер. Это стоит чертову прорву денег, но я на этом не разбогатею. Рискованно, знаете ли. Да, я могу помочь принять жизнь, а в Миссури была одна женщина, которая приняла смерть за то, что делала то, что делаю сейчас я.
В моей семье никто об этом не знает, особенно муж. Если бы он узнал, наверное, убил меня собственными руками. Как ни странно это звучит, но у меня нет к нему ненависти… Во всяком случае не тогда, когда я думаю, какое он для меня отличное прикрытие и какой могла бы быть альтернатива, если бы его у меня не было…
Источник слуха «ДИЛАН ПРИЕЗЖАЕТ!» так никто и не вычислил. Говорят, он распространился сам собой и держался, потому что слишком многие хотели, чтобы это было правдой. Насколько все понимали, это в самом деле могло стать правдой, по крайней мере на некоторое время. Возможно, потом Дилан просто передумал. Циники предполагали, что слух запустили агенты вроде печально знаменитого Дэвиса Трейнора, чье лицо стало известным благодаря насмешливому плакату мобилизационного комитета
Когда-то считалось, что такова и есть цена победы. Нынче цены сильно изменились.
Стив Д’Алессандро:
— В воскресенье, когда Дилан так и не появился, народ начал злиться. А я говорил: «Эй, вы чего? Зато приехал Аллен Гинзберг». Аллен Гинзберг! Чувак, он был… как Бог для меня. И делал все, что мог: ходил, беседовал с людьми, старался, чтобы не было разброда и шатания. Вокруг него собралась целая толпа, и мы повторяли: «Ом, ом». И мне уже казалось, что настрой самый подходящий, но вдруг какой-то мудак швырнул в него бутылку и заорал: «Да заткнись ты, пидор!»
Ух как меня пробрало! Само собой, в те времена я еще таился, потому что движение было не таким просвещенным, как кое-кому хотелось. Агенты ФБР шныряли среди нас и пытались дискредитировать кучу народа, обвиняя их в том, что они гомики, а народ подцеплял гомофобию, как корь. «Я — голубой?! Что вы, сэр, только не я! Да я на этой неделе сотню цыпочек перетрахал, и у меня член по земле волочится. Так что нечего обзывать меня пидором!» До сих пор, как вспомню, так вздрогну. Даже когда сравниваю те времена с тем, что происходит сейчас. От общества, принуждавшего меня лечиться гормонами, чтобы у меня не вставал на мужчин, никто и не ждет просвещенного отношения.
Короче, я отыскал подонка и отделал его как следует. Показал ему такого пидора, что на двоих бы хватило! И я знаю, что меня многие поддерживали — в смысле, многие гетеросексуалы тоже восхищались Гинзбергом, хотя он и гей, пусть даже чисто из-за «Вопля». Но потом некоторые дружки Эбби обвинили меня в том, что я спровоцировал беспорядки и дал полиции повод вмешаться и начать расправу.
Иногда мне кажется, что они были правы. Но Энни Филлипс сказала мне, что это просто совпадение и они вмешались, потому что увидели, как черный парень целует белую девчонку. Думаю, правды никто никогда не узнает, потому что тот черный умер от полученных ран, а белая девушка так и не объявилась.
Мне больше нравится считать, что именно из-за этого Энни и ее толпа отправились с бомбой в центр, где проходил съезд. Не хочется думать, что Энни взаправду хотела кого-нибудь взорвать. Даже странно, как хорошо я ее знал. В общем-то, я обязан Энни жизнью. Или почти обязан. И тот чувак афроамериканского происхождения тоже. Нам повезло, что в тот день на нас наткнулась именно она. Она была из просвещенных или просто толерантная, и мы знали, что она нас не заложит. Не думаю, что Энни так уж хорошо относилась к белым, но я слышал, что за пару лет до того она участвовала в маршах с Мартином Лютером Кингом, поэтому не могу ее винить. Короче, она не могла выдать меня без того, чтобы не выдать и своего брата тоже. Но до сегодняшнего дня я не сомневался, что это для нее и вправду ничего не значило — в смысле, гомосексуализм. Может, потому, что общество ненавидело нас даже сильнее, чем черных.
Короче, я не собирался идти с толпой, которая в среду крушила ворота в центре, где проходил съезд. Мы дрались на улицах с самого понедельника, и штурмовики Дейли давали нам просраться. Поздно вечером во вторник появилась Национальная гвардия, и мы поняли, что это война.
В среду нас окружили в Гран-парке. Народ сам туда валил, и никто ничего подобного не ожидал. Типа каждый хотел, чтобы его учли, потому что Дилан этого не сделал, или что-то в этом роде. Короче, нас там собралось тысяч десять-двенадцать на эстраде для оркестра, и мы пели, слушали речи, а потом два парня подошли к флагштоку и наполовину приспустили флаг. Копы просто обезумели — они ворвались, размахивая своими дубинками, и плевать хотели, кого лупили и кто лупил их. Я испугался до смерти. Я видел, как копы приближались, и выглядели они такими же чокнутыми, каким якобы был Джонсон. Прямо там на месте я стал таким верующим, каким в жизни не был, — Псих в Белом доме, и Псих-Дейли, и его психи-копы. Оказывается, все это чистая правда, думал я, сжавшись в комок на земле, прикрывая голову руками и молясь, чтобы какая-нибудь одержимая убийством свинья не решила дубинкой превратить мою задницу в желе.
И тут кто-то дернул меня вверх и проорал, что мы все должны идти к «Хилтону». К железной дороге я бежал как черт, и все остальные тоже. Там нас встретила гвардия со слезоточивым газом. Я думал, что задохнусь и сдохну, если раньше меня не затопчут свои же: все бегали как сумасшедшие. Не знаю, как мы оттуда выбрались, но кто-то отыскал проход на Мичиган-авеню, и мы сумели туда прорваться. А гвардия наступала нам на пятки. Потом кто-то сказал, что они не должны были за нами гнаться, но они нас все
