Супруги Романовы-младшие, хозяева петербургского Михайловского дворца (в этом здании помещается с конца прошлого века Русский музей), представляли собой некое единство противоположностей.
Михаил Павлович, главный военачальник государства, страстно любил фронт, службу, муштру и, будь его воля, устроил бы войсковые учения в редкостном по красоте Белоколонном зале своего дворца. «Ничего ни письменного, ни печатного он с малолетства не любил, — писал Ф. Ф Вигель. — Любил он играть в слова и в солдатики: каламбуры его известны всей России».
Елена Павловна являлась полной противоположностью мужу.
Одна из самых образованных женщин своего времени, она создала в Михайловском дворце некий «культурный центр», как выразились бы мы сегодня. Верную характеристику ее оставил нам А. Ф Кони, известный юрист, сын писателя и водевилиста, часто упоминаемого на страницах этой книги:
«Представительница деятельной любви к людям и жадного стремления к просвещению в мрачное николаевское царствование, она, вопреки вкусам и повадкам мужа, Михаила Павловича, всей душой отдававшегося культу выправки и военного строя, являлась центром, привлекавшим к себе выдающихся людей в науке, искусстве и литературе. В то время, когда ее муж ставит на вид командиру одного из гвардейских полков, что солдаты вверенного ему полка шли не в ногу, изображая в опере «Норма» римских воинов, в ее кабинете сходятся знаменитый ученый Бор, астроном Струве, глубокий мыслитель и филантроп князь Владимир Одоевский, Н. И. Пирогов, Антон Рубинштейн…»
Астроному Струве Елена Павловна помогла в создании Пулковской обсерватории, открывшейся под его началом в 1836 году Пирогов читал на ее вечерах свои трактаты о медицине, о назначении человека, о воспитании. Антон Рубинштейн, пользуясь поддержкой Елены Павловны, сумел учредить в ее дворце музыкальные классы, которые позднее переросли в первую русскую консерваторию.
В одном супруги Романовы безусловно сходились — в симпатии к Вареньке Асенковой. Михаил Павлович пытался со свойственной ему грубоватостью волочиться за нею, а Елена Павловна, понимая, какой талант таится в этой высокой хрупкой девушке, сочувствовала ее судьбе, ее нездоровью. Вследствие всего этого Варвара Николаевна Асенкова получила приглашение провести лето тридцать восьмого года в Ораниенбауме, считавшемся тогда курортным, целебным местом. В действительности, возвышаясь над уровнем моря всего на 15 саженей (около 30 метров), Ораниенбаум с его холодными утренними и вечерними туманами, постоянной сыростью, повышенной влажностью воздуха, резкими ветрами, нередко дующими с моря, никак не мог претендовать на роль легочного курорта.
Жарким днем середины июля Асенкова села в коляску, и кучер помчал ее мимо Нарвской заставы, по петергофскому шоссе. Мелькали пригородные дома и дачи, Троицко-Сергиевская пустынь с церковью, построенной Растрелли, потом Стрельна, Александрия, Петергоф — справа, у моря, виднелось новое здание недавно выстроенного театра. Потом снова — дачи в готическом стиле, сады, огороды. И она въехала в Ораниенбаум.
Для Асенковой был приготовлен небольшой домик на восточной окраине города, почти на самом берегу моря. Асенкова вздохнула здесь свободно. Начался первый в ее жизни настоящий отпуск, когда не надо беспрестанно учить новые роли, зазубривать похожие друг на друга двусмысленные куплеты или высокопарные трагические стихи, не нужно торопиться в театр, ежиться иод холодным дыханием его сквозняков. Теперь она много гуляла, наблюдая далекий парус, поднималась на Бронную гору, где располагалась деревня Пеньки и где над обрывом стояла беседка. Отсюда, с высоты, в хорошую погоду далеко видно море, а за ним, там, где лежал в туманной дымке Петербург, — достраиваемый Исаакиевский собор и собор Петропавловской крепости. С другой стороны будто плыл по заливу Кронштадт.
Иногда ей присылали приглашение Елена Павловна и Михаил Павлович, и она отправлялась в дворцовый парк и беседовала с хозяевами дворца о разных театральных и нетеатральных делах.
Друзья не забывали ее в деревенской тиши. Ее навещали в то лето П. Каратыгин, Дюр, артист Максимов, верный друг Сосницкий.
Отпуск пролетел быстро, настало время возвращаться в Петербург Она вернулась 13 августа.
Из театра слали роли. В сквере перед театром выросли два каменных павильона с оранжереями. Открылась первая в Петербурге выставка изделий императорского фарфорового и стеклянного заводов.
Но Асенкову ждала и еще одна новость. В сентябре на сцене Александринского театра состоялся дебют Надежды Самойловой. До сих пор она бывала в театре только за кулисами, у сестер Марии и Любови. Теперь Надежда, отлично освоившаяся за кулисами, вышла на сцену и стала полноправным членом труппы. Некоторые роли Асенковой предназначались именно ей.
Актерская семья Самойловых происходила от Василия Михайловича и Софьи Васильевны Самойловых, петербургских артистов, выступавших главным образом в опере. Особенно прославился их сын — брат упоминаемых нами сестер Самойловых — Василий Васильевич, ставший на русской драматической сцене создателем так называемой «самойловской традиции», в понятие которой входят острая трансформация, четкость внешнего рисунка, высокая сценическая техника.
Его старшая сестра Мария дебютировала в опере, но, не обладая хорошим голосом, перешла в драму «Мы видели, как г-жа Самойлова, слабая для оперы, пытала приютить талант свой в драме и, вместо успеха, была только причиною падения пьес, — писал Ф Кони. — Конечно, она хотела занять роль г-жи Каратыгиной: это немножко смело и самонадеянно».
Надежда Самойлова решила «занять роль г-жи Асенковой».
При вступлении на сцену ей пошел двадцать первый год. Надежда и Вера — младшие из сестер — жили баловнями в своей семье, освобожденные от каких-либо забот и хлопот Надежда не знала даже цены деньгам — все делалось за нее, для нее. Хозяйством руководили мать и старшая сестра Любовь, чьи режиссерские склонности вели ее и к руководству сестрами.
В доме Самойловых, так же как в доме Асенковых, собирались актеры, драматурги, критики. Но это были, большей частью, совсем другие люди — другого склада, другого нравственного и творческого уровня. Друзьями семьи Асенковых, людьми, которые жаждали писать о Варваре Николаевне, являлись П. Каратыгин, молодой Некрасов, позднее — литераторы и критики, Ю. Беляев например. Во второй половине прошлого века ближайшим другом семьи Самойловых и их официальным многолетним биографом стал драматург Виктор Крылов, чье творчество для театра передовые писатели и драматурги конца века иронически прозвали «крыловщиной». Так вот даже Крылов, сочинения которого о семье Самойловых носят, как правило, апологетический характер, написал о Надежде Самойловой, что в ее характере «шаловливость соединялась с чопорностью» и напряженнейшей заботой о своей «репутации» Это привело к тому, что Надежда, по свидетельству современников, плохо играла Лизу в комедии Д. Ленского «Лев Гурыч Синичкин», испортив своей чопорностью роль шаловливой Лизы Синичкиной. Надежда Самойлова была избавлена даже от труда читать газетные и журнальные рецензии, в которых упоминалось ее имя. Аргус семьи — Любовь Васильевна не давала сестрам в руки ни газет, ни журналов, а делала соответствующие, приятные для сестер выборки и зачитывала им свои «монтажи» вслух. Выделялись обычно те места, где хвалили Самойловых или, скажем, ругали Асенкову.
Любовь Васильевна, считая себя режиссером и педагогом, занималась с сестрами, проходила с ними каждую роль. Она же выбирала для них сценические костюмы — от этой заботы, которая поглощала уйму свободного времени и сил Асенковой, сестры Самойловы тоже освобождались. Они могли предаваться одному лишь высокому искусству.
Надежда Самойлова была одной из немногих актрис Александринского театра, которые, в отличие от всех остальных своих товарищей, считали директора петербургских театров Гедеонова «деликатным, доступным и добрым» Деликатным — человека, который всем без различия говорил «ты», да еще в грубом тоне. Доступным — чиновника, к которому прийти на прием можно было не иначе, как после длительного выяснения, в каком его превосходительство находится нынче настроении, не то — выгонит из кабинета и слушать не станет Добрым — руководителя, который на любую просьбу первым делом отвечал отказом и без всякой причины отправлял под арест таких замечательных артистов, как Сосницкий, Мартынов, Максимов, и многих других, выдавая им по 15 копеек в сутки на харчи.
Служил в то время в Александринском театре некий чиновник Крутицкий, жалкий человечек, бывший на побегушках у Гедеонова и пользовавшийся благосклонностью Самойловых. Крутицкий старался оправдать «доверие» и «хорошее отношение».
