ничего не понимает и ворочает раздробленной ногой, прямо страшно смотреть, как она гнется посредине бедра… Лужица крови на носилках, хотя жгут уже доктор наложил. Он в сознании, но не понимает, затихает на секунду после уговоров и снова принимается кричать и биться. Пульс полный, редкий, не больше 60. Бегом понесли в перевязочную. Пока раздевали и перекладывали жгут на голое тело, он стал стихать, уже не так рвался и кричал, наполнение пульса начало падать, а частота возрастала. Я думал, что он просто возбужден от бомбежки. Конечно, сразу морфий, сердечные, согревать. Через полчаса — вся картина шока: совсем затих и только дрожал и жаловался на холод, несмотря на грелки. Заторопились с вливаниями. Пол-литра крови, литр физраствора с глюкозой и спиртом перелили в вену в течение часа. Кровяное давление если не очень повысилось, то во всяком случае стабилизировалось на цифрах 80-90. Нужно что-то делать. Жгут лежит. На задней поверхности бедра — огромная рана, не менее, чем 20 на 30 сантиметров. Все ткани превращены буквально в кашу. В бедре почти не чувствуется кости — она мелко раздроблена. Вот тут мне нужно было остановиться. Тут! Но где там! Я же такой опытный, такой юдинец, начитался книжечек о чудесах глухого гипса, решил, что самое время проверить эти чудеса. Абсолютно свежая рана, весьма опытный хирург и гипсовальщик, условия для квалифицированного наблюдения и лечения…
— Обработаем и загипсуем!
Никто не возразил — как же, наш Амосов все знает, сам Бочаров с ним возится и хвалит.
— Эфир! Зоя, все для радикальной обработки! Лина, помогать!
Дали. Заснул.
И тут еще можно было остановиться… Нет, я не остановился на простом рассечении. Стал делать идеальную обработку бедра по Юдину. Иссек массу разрушенной мышечной ткани, удалил свободные отломки кости. Раненого уложили на подставку и быстро наложили идеальный гипс из готовых лонгет и бинтов.
Когда приступали к гипсованию, был приличный пульс, давление около 100, ровное, глубокое дыхание — он вышел из шока. Я торжествовал: «Вот как надо обрабатывать бедра!»
Наконец все сделано. Маска снята. Тут началось нечто странное и… ужасное. Ранений открыл глаза, дико посмотрел кругом и вдруг стал силой вырываться. Молотил руками, пинался здоровой ногой, пытался сесть… И самое страшное, он начал яростно двигать сломанным бедром. Три санитара и все мы держали его руки, грудь, ноги… Вытащили подставку, прижали к столу… Не помогало. Мягкий мокрый гипс — не опора. Я обхватил сломанное бедро, старался удержать его центральный отломок. Где там… И сейчас чувствую в руках, как ходит под гипсом конец кости, гипс уже смят, как тряпка…
Такой пароксизм продолжался минут пять, потом он начал затихать… Уже можно отпустить… Я щупаю пульс — нет! Сразу же начали колоть сердечные, переливать кровь, спирт с глюкозой, но уже поздно… Еще через десять минут сердце остановилось.
Умер.
Лежит на столе в измочаленной гипсовой повязке, через которую просачивается кровь… Молодой человек, красивое лицо, отличная мускулатура плеч и груди…
А ладони еще чувствуют, как под мягкой гипсовой повязкой ходит остро сломанная кость, и невозможно ее остановить…
Мы стоим вокруг и молчим. Ничего не думаю, никаких мыслей нет…
— Уносите.
На первом этаже у эповцев есть темная комнатка, куда выносят покойников. Унесли. Санитар Игумнов посмотрел на меня с укором и сожалением.
— Приберите грязь и давайте на перевязки…
Тут позвали в палату за чем-то, и все пошло по заведенному кругу. Автоматически.
Перевязки. Рассечение ран. Гипсы. Эвакуировать: «Лежа», «Сидя». «Задержать на два дня», «Смотреть за отеком бедра…»
А в мозгу идет своя независимая работа.
Шок! Вот он — шок. Сначала эрективный, как его называют… Потом был настоящий. Вторичный, что ли? Под наркозом он как будто прошел. Потом… Что же потом? Возбуждение от шока или шок от посленаркозного возбуждения? А какое это имеет значение теперь, когда его уже вынесли в ту самую темную комнату?
Но не думать нельзя. «Вот тут надо было остановиться, когда положили его на стол, наладили все вливания. Нужно было снять жгут, наложить зажимы только на кровоточащие сосуды и так оставить. Только переливать кровь и греть, греть. И ждать, пока он совсем отойдет, оправится. Потом, может быть, и обработку. Или еще лучше простую ампутацию-усечение. Нельзя, не нужно сохранять такую размозженную ногу. Это инфекция впереди, может, газовая даже…
Да, вот так: снять жгут, элементарный гемостаз, ожидание, пока выйдет из шока совсем, потом — усечение. Ведь знал, что чрезмерная активность при шоке опасна. Знал, но не думал: разбитые ткани и жгут — сами источник шока…
Не возвращаются покойники.
Покойники не возвращаются…
И этого капитана не вернуть — никак… Беды навалились, смерти — нет спасения. Будь проклята, война! Его привезли сегодня прямо с передовой, в открытой машине. Солдаты, видимо, торопились скорее доставить своего командира к хирургам в госпиталь, в теплый дом. «Они тебя спасут!» — небось, говорили. Правильно делали. Зачем оставлять в медсанбате, когда там — очередь, холод, а тут лишние полчаса — и Подольск. Все правильно. И мы вроде тоже все правильно делали на этот раз…
А результат такой же, как у того, Попкова. Ни черта не стоит эта наша наука! Не тянет она за другими, жестокими науками, которые смерть изобретают.
Их двоих привезли с ранениями живота. Один умер в сортировке через пятнадцать минут: там уже мы ничего не могли сделать — последние редкие вздохи.
Второй слабо стонал, просил: «П-и-и-ть, п-и-ть..», двигал беспокойно руками. Пульс — еле-еле. Сразу же принесли в перевязочную. Морфий, камфару, грелки. В верхней части живота — рана сантиметра два. Ощупывание бесполезно. Ясно — ранение, проникающее в брюшную полость, с повреждением органов, может, даже с кровотечением.
Совершенно холодный, весь дрожит — 30 градусов мороза на дворе.
— Нет, так мы не согреем. Давайте в ванную — к железной печке!
Снесли, отогревали полчаса, продолжали капельно вливать глюкозу со спиртом. Не помогает. Давление — 70. Но успокоился, лежит почти безучастный…
— Нужно оперировать, товарищ капитан!
Кивнул. Хочет поговорить, мы тут же наклонились над ним.
— Да, раз нужно… только… чувствую… умру. Знаете, как мы воевали… Я ротный… рота у меня… выстояли в ноябре, теперь гоним… Народ такой замечательный… как один поднялись сегодня и всегда. Русские люди, сибиряки… жалко мне их. Попадет какой-нибудь горячка — погубит ребят зря… Я их так берег…
Так мы ждали три часа. Он забывался, потом опять начинал говорить, рассказывал о семье: двое детей, был учителем, жена тоже учительница.
…В гимнастерке в документах… Там адрес и… Да-да, принесите мне их… Карточки там… Как это я забыл? Не попрощался… Умираю, а все о делах думаю… Не верит человек в смерть.
Принесли документы, нашли фотографию. Два мальчика, женщина с челочкой, серьезная, некрасивая. Погладил фотографию… Потом забылся, выронил, спохватился, стал шарить руками: «Где… где они?..»
Я решил: «Нет, больше ждать нельзя». Идут часы, уже кончается контрольный срок для живота — шесть часов. Дальше катастрофически растет опасность перитонита. Уже четыре часа ждем — не лучше. Рана почти над печенью, возможно кровотечение… Все уже готово для операции.
— Начинай, Тамара, наркоз.
Обычная, нетрудная, довольно быстрая лапаротомия. Ранение желудка, кровь и пища в брюшной полости, даже осколок нашли. Все дырки зашили, осушили тампонами содержимое. Стрептоцид засыпали. Швы наглухо.
