Наконец, кажется, затих. Мы смазали кожу, обложили стерильной простыней, я нащупал место осколка и чуть нажал скальпелем.
Он оказался тупым. Больно, а не режет. Тут мужик снова взвился, начал кричать, руки вырывать.
— Тамара, чтобы тебя черт побрал. Чернов, давайте наркоз!
Подошел начальник бочком. Шепчет:
— Слушай, Николай Михайлович, уже час прошел… Возьмись сам. Да, именно так. Чувствую, краснею от стыда.
— Лина Николаевна, надень стерильные перчатки. Дайте мне хлороформ.
Опять идет время, пока хлороформ готовят. Слышу голоса снаружи:
— А ну, разойдитесь, чего собрались! Расходись! Другой голос, ехидный:
— Как поросенка свежуют… Доктора!..
Мужик наш лежит и бормочет что-то несвязное. Не спит. Не подействовал эфир. Наконец, все готово.
Начинаю капать хлороформ. Считается, что это самый опасный наркотик, применять не рекомендуют. Опыта по введению наркоза у меня никакого. Может быть, в Архангельске в клинике пришлось дать пару раз эфир. Но я смело капаю: обязательно нужно, чтобы уснул. «Вот сейчас наступит остановка сердца… и…» Но другого выхода нет! — Расслабил мышцы! Можно начинать! Слава богу!
— Начинайте, Лина Николаевна!
Разрезала, накладывает зажимы на все мельчайшие сосудики в подкожной клетчатке. Копается, никак не найти осколка… Но вот он найден. Жалкий кусочек железа, меньше сантиметра. Окончательный гемостаз9, йод на кожу, повязка. Конец!
— Постой, Тамара, около него, пока проснется. Рвать будет… чтобы не захлебнулся…
Посторонние расходятся. Скандала не получилось. Люди любят смотреть скандалы, даже если не злы. И начальник ушел, не сказав ни слова. Остались хирурги. Подавленные, мы начинаем обсуждать первую операцию. Решаем: хлорэтил не подействовал из-за перевозбуждения психики — это и в мирной хирургии встречается; эфир — потому что маска мала по объему, нужна большая или полотенцем закрыть и лить больше, не боясь… Ну, а хлороформ подействовал, как и быть должно. Оскандалились, в общем, на первый раз…
Конец сентября. Осень подошла. Мы уже больше месяца работаем в Сухиничах. Наш фронт остановился. Даже больше — взяли Ельню. Маленькая станция и поселок Ельня, но это символ: «Наши тоже могут». Две недели почти постоянно была слышна канонада, и раненые все прибывали оттуда. В день штурма и взятия они поступили такие возбужденные, довольные — совсем не те люди. Что значит — победа… Немцы подошли к Киеву. Пришлось и его отдать. Все переживали утрату. Казалось, остановили! Но нет, пока нет… Обороняется Одесса… Ленинград, видимо, окружен, но крепко держится… Может быть, здесь остановят? Сводки как будто спокойнее… Намечается союз с Англией и даже Америкой… Мы живем с начальником в чистеньком домике. Он хороший человек — Хаминов. Доктор хороший. Любит, однако, порисоваться, власть любит, подхалимаж. Но все — в меру, как умный. Если сопротивляться, то уступает. Меня не притесняет, по крайней мере.
Мы сильно разрослись. Сегодня на пятиминутке доложили — 1150 раненых! Правда, здесь, в Алнерах, — 420, остальные в батальоне выздоравливающих. Так мы называем нашу вторую базу — в тех самых бараках, куда мы приехали и где бомб напугались. Кроме школы, клуба, палаток, построили еще четыре землянки, на 50 человек каждая.
Вчера приезжал генерал — комиссар тыла фронта и дал нам за эти землянки, за то, что раненые на полу, без матрацев. Приказал ликвидировать Алнеры и организовать ГЛР в бараках. Очень ругал… Все правильно, только мы не виноваты. Впрочем, дело не в виновности.
Итак, мы почти приехали. Многих выписали в часть, и в Алнерах осталось человек сто раненых — только в школе и в клубе. На матрацах, на простынях, в стираных штанах гимнастерках… Госпиталь будет как игрушка. Бараки построены два года назад для большого ФЗО. Есть баня и прачечная, столовая. ГЛР на тысячу человек и даже больше. Сейчас у нас семьсот пятьдесят. Один барак я выторговал под перевязочные, физиотерапию, парафин, ванные, физкультурный кабинет, лабораторию. Операционную хорошую сделали — будем раны иссекать для вторичных швов, асептика нужна…
Едем с начальником на двуколке. Он правит. Он любит это — править лошадью.
— У меня такая же таратайка в Устюге была…
Обсуждаем сводку: «Бои по всему фронту». Примеры героических подвигов… В газетах — декларация СССР, США, Англии о координации усилий… Очень важно — не одни. Заехали на хозяйственный двор, Хаминов отдал лошадь, занялся хозяйством. Я иду в перевязочный барак. Нужно посмотреть, как Канский автоклав устанавливает. Не дошел до автоклавной.
— Самолеты! Самолеты!
Замер: слышен мощный гул, такого еще не было. Двор уже полон народа — солдаты, сестры и санитары. Доктор Мишнев истошно кричит:
— Уйдите, уйдите в халатах! В щели!
Вот оно, настоящее. С запада в правильном строю движется на нас целая эскадрилья самолетов. Хорошо, что щели отрыты и бараки стоят не густо. Кричу:
— Врачи, сестры! Не прятаться, пока раненые не укрыты! Вывести всех из бараков! Впрочем, едва ли кто меня слушает и слышит. Самолеты почти подходят к краю нашего барочного поселка. За ним стоят зенитки. Вот они ударили — залп сразу из всех трех орудий. Белые облачка еще не достигли самолетов. Приближаются. Зенитки медленно поднимают стволы, стреляют навстречу почти непрерывно. Вот три передних самолета странно повернулись на крыло, застыли на долю секунды и вдруг ринулись вниз — прямо на батарею.
— Пикируют!.. Это Коля. Он встал рядом, на крыльце. Да, пикируют.
— Никогда не видал…
Три огромных хвоста земли взвились и закрыли зенитчика. И одновременно ударили звуки: визг пикировщиков, визг бомб, грохот взрывов… Вспомнил слово — ад. Не знаю, я представлял его иначе. Мелькнула картина… Мы, студенты, на первом обходе в психиатрии. «Буйные»… Огромная комната, маленькие окна с решетками, полутьма. Голые и полуголые тела. Много. Странные позы, телодвижения, выкрики. Всклокоченные космы, безумные глаза. Ничего человеческого… То был ад.
Фонтаны земли осели. Храбрые ребята — эти зенитчики. Задрали свои зенитки почти вертикально и стреляют прямо навстречу следующей тройке пикировщиков. Опять визг, грохот, фонтаны… Уже не пикируют, к нам подходят — путь к станции через нас. Вот сейчас дадут… Взглянул: двор как вымело. С крыльца видно — в щелях лежат друг на друге, лицами вниз. Хочу спрятаться, исчезнуть. Колька смотрит на меня: испугаюсь? Нет. Но глупо стоять. Спокойно!
— Присядем, Коля, за крыльцо. Оно кирпичное. Успели. Выглядываем: «Пронесло?» Вот отделились бомбы. З-з-з-з-з-з… Б-б-а-х! Нет, не много.
— Мы не интересны. Станция…
Вылезли. Уже не опасно — последние самолеты над нами. Но сердце все-таки бьется. Держать фасон! Не заметно, чтобы Коля испугался.
— Высоко, метров тысячу… «Юнкерсы-88». Пикировщики.
Поселок пустой. Окна все выбиты. Пыль еще чувствуется в воздухе. Воронок не видно, наверное, за следующим бараком. Только бы не в щель… Но тихо, не кричали. Обходим барак вокруг, чтобы взглянуть на станцию и город. Расстояние до вокзала — около километра, станция под горой, видно все, как на ладони. Много путей — они забиты составами. Вот там действительно ад! Зенитки бьют, как сумасшедшие. Самолеты идут в правильном строю, по три. Подлетая, сваливаются на бок и пикируют, выходят из пике и летят дальше — на город.
Сразу же за ними — следующая тройка. Над станцией сплошная стена пыли и дыма. Какие-то взрывы другого тона, не бомбы. В дыму не видно.
— Снаряды рвутся. Боеприпасы, — догадывается Коля. Бросили десяток бомб на город и уходят к горизонту. Городок маленький, зеленый… Фонтаны земли вырастали, как черные деревья… Звук взрывов доходил слабо и поздно — картина почти нереальная. Все затихло. Только видно, как горят вагоны на путях,
