К концу апреля Михаилу Скопину-Шуйскому устроил пир брат царев, дядя героя воеводы князь Дмитрий Шуйский. Все боярство у него в гостях. Князь Михаил на почетном месте. В трапезную входит прекрасная собой, в аксамитах, в жемчугах и алмазах жена князя Дмитрия Екатерина, дочь Малюты Скуратова. Окатила взглядом своих бездонно голубых глаз гостя и с поклоном подала кубок хмельного меда.
— Испей, дорогой племянничек, сию чашу за здравие свое.
Князь Михаил с поклоном принял кубок и с великим удовольствием осушил его, затем троекратно, как и полагалось по обычаю, поцеловал красавицу Екатерину и… рухнул на пол.
О смерти великого воеводы летописец напишет так: «Успел только исполнить долг христианина и предал свою душу Богу вместе с судьбой отечества!»
И дальше все пошло именно так, на что рассчитывал Богдан, Москва онемела от ужаса, придавленная не столько горем, сколько пониманием того, к каким последствиям приведет смерть умного и смелого воеводы: все дороги к Москве вновь будут перекрыты ворогами и настанут голодные времена; но уже к вечеру придавленность эта сменилась возмущением, которое возбуждали «борцы за сермяжную правду», обвиняя громогласно в смерти великого воеводы князя Дмитрия Шуйского, брата царева, и вот уже толпы москвичей, хватая все, что попадало под руку, валят к дворцу князя Дмитрия, чтобы расправиться с убийцей.
Толпу опередили дворцовые стрельцы, разогнали ее, даже пролив кровь наиболее рьяных, что вызвало еще большее недовольство москвичей. Правда, теперь уже не открытое, а тайное, что более опасно для будущего.
А сам князь Дмитрий Шуйский, окружив себя сторонниками, повел тайную борьбу за трон, надеясь устремить гнев народа на царствующего брата, но Василий Шуйский распознал сие коварство и удалил князя Дмитрия из Москвы, назначив главным воеводой рати, собранной в Александровской слободе.
Увы, он не спас себя этими мерами. Заговор, начавшийся в кругу бояр и князей, не потерял силы, хотя и лишился вдохновителя и организатора. Не хватало лишь малого: решительности в исполнении плана, намеченного заговорщиками. Не находилось в Москве того, кто сказал бы свое веское слово:
— Пора.
Слово это прозвучало не в Москве, а в Рязани — поднял мятеж против царя Василия Прокопий Ляпунов. То, что Москва перемалывала за самоварными беседами в обывательских домах, на тайных встречах бояр, хотя и возбужденными, но пустопорожними, дворянин Ляпунов возгласил громогласно:
— В смерти, кого провидение определило как освободителя отечества, повинен захвативший царскую власть князь Василий Шуйский.
Но Ляпунов не звал вернуть на трон Дмитрия Ивановича, он твердо стоял на своем: принявший католичество и даже женившийся на католичке не может стать самодержцем Русской земли. Лозунг Ляпунова был таким: государем должен стать избранный, достойнейший из достойных. Таким он видел великого оружничего Богдана Яковлевича Бельского и сказал об этом открыто на соборе своих ближних сподвижников.
— Давайте пошлем челобитчиков в Казань, пусть они скажут ему наше слово.
Никто не возразил. Однако наиболее осторожные дали Прокопию совет:
— Посольство следует посылать тайно. И вот почему: князь Василий Шуйский еще у власти и может лишить жизни великого оружничего, но кроме князя Василия есть еще Шуйские, которые тоже зарятся на трон. Нельзя сбрасывать со счетов и Романовых, и князя Воротынского, тех, кто по праву рода вполне может заявить о себе.
— Князь Иван Воротынский даже не хочет об этом слушать.
— Выходит, ты уже говорил с ним?
— Да, на мой взгляд, из достойных остался один Бельский. Был еще воевода Петр Басманов, но он погиб, сложил голову у трона Дмитрия, его защищая. Вам известно это.
— А князь Федор Мстиславский? Он — глава Думы. Он выказал себя и как воевода.
— Не тверд в поступках. Годунов уморил отца князя Федора, а он как ни в чем не бывало принимал все почести от Годунова. Где честь?
— Не сбрасывай со счетов князя Василия Голицына.
— Не сбрасываю.
— Каждый из них, узнавши о предложенном Богдану Яковлевичу, не станет ли противостоять ему ядом или иной какой расправой? Вспомни, за что тебя сослал Борис Годунов, сам же возбудив толпу против Бельского, видя в нем соперника себе. Не повторится ли подобное?
— С этим соглашусь. Стоит действовать осторожней.
Постановили так: челобитчиков слать числом семь с письмом от самого Прокопия Ляпунова. Устно же сказать и о поддержке собора. Без ответа о согласии не возвращаться.
Челобитное посольство, не въезжая в город, остановилось в нескольких верстах от него на постоялом дворе. К Бельскому послали только одного с вопросом, примет ли тайно или нет?
Ждать ответа пришлось совсем немного: воевода прислал за ними слугу, и тот повез их сразу же в хоромы, огороженные высоким оплотом. Слушать Бельский послов не стал, прежде не попотчевав и не дав отдохнуть после долгой дороги. Так и объявил:
— Утром, помолясь, поведем разговоры. За это время я прочитаю письмо Ляпунова.
Письмо было немногословным и конкретным: идея выбора государя земством, предложение встать во главе борьбы за эту идею и короткий доклад об уже достигнутом — к нему примкнуло все Рязанское княжество, кроме Зарайска, где заупрямился князь Дмитрий Пожарский, тамошний воевода. Взять Зарайск силой не составит труда, тем более, что стрельцы московские, посланные князем Василием Шуйским к Шацку, где воевода самозванца (Ляпунов после ухода из ставки князя Шаховского утверждал, что Дмитрий Иванович не остался живым после переворота) князь Черкасский разбил царского воеводу князя Литвинова, полным составом перешли на его, Ляпунова, сторону и готовы выполнять все его приказы, но он, Ляпунов, не хочет лить кровь русскую в глупом упрямстве. Один Зарайск — не великая заноза в теле Рязанской земли. Ее можно даже не замечать.
Есть над чем поразмыслить. Очень заманчивое предложение! Очень! Если даже не удастся получить корону, то уж княжество Рязанское будет под его, Бельского, рукой. А разве плохо стать великим князем Рязанским? Властителем богатой земли?
Но только ли Рязань примет его? Атаман Корела поднимет казаков Низа, и те примкнут к нему, присягнув без опасения. Получится великая держава.
Однако же вот так, сразу, можно ли ехать, выказывая свое желание властвовать? Стоит отпустить челобитчиков, пообещав подумать и через неделю-другую дать ответ.
Разумно, но как оказалось неисполнимо. Утром, когда Богдан пригласил посланцев в комнату для тайных бесед, челобитчики, рассказав все о соборе, твердо заявили:
— Без согласия твоего мы не вправе покинуть Казань, даже если ты выпроводишь нас из своего дворца.
— Если говорить откровенно, — решил схитрить хозяин, — то я вполне готов принять ваше предложение, но подумайте сами, могу ли я вот так, сразу, ехать с вами? Конечно, нет. Дайте время собрать со своих имений боевых холопов, собрать ратников здесь, в Казани, которые поверят мне и пойдут за мной. А еще нужно время снестись с Низом, с атаманом Корелой, с иными моими товарищами в Цареве- Борисове, в Старом и Новом Осколах, в Белгороде и Корочи. Расчет мой такой: месяц или, как крайний срок, — полтора. После чего я — в Рязани.
— Понимаем тебя, воевода и великий оружничий, однако, поедем мы из Казани вместе с тобой, — твердо заявил возглавлявший посольство дворянин, но, подумавши немного, поправился, — или получив письменное твое согласие и устную клятву с целованием креста. Мы без лишних свидетелей примем эту клятву. Если хочешь, вот в этой комнате.
Вот так и прижали его к стенке. Выбора нет. А услужливая мысль подсказывает:
«Что целование креста без священника? При нужде можно будет об этом забыть. А письмо? От него тоже можно будет откреститься».
— Хорошо, — твердо заявил Бельский, расстегнул косоворотку и взял в руку золотой нательный крестик. — Клянусь исполнить просьбу Ляпунова, просьбу собора земли Рязанской.
