Вокруг Москвы много богатых селений и городов. Особенно, говорят, Сергиев Посад, где собраны великие богатства всех русских церквей.
— Ты дал мне разумный совет.
Москва вскоре загорелась. Огненное зелье, в изобилии приготовленное для обороны города, начало взрываться, усиливая пожар, народ и ратники кинулись спасаться в Яузе, в Москве-реке, давили друг друга, а вскоре запрудили их своими телами. А крымцы в это время грабили Подмосковье, не встречая никакого сопротивления. Только потери: дороге, по которой спешил к Москве Воротынский, они попали в засады и погибли.
Не смогли враги прорваться и на дорогу к Лавре. Князь Владимир Воротынский и воевода Татев, оборонявшие участок на Таганском лугу против Крутил, попятились от наседающего на них тумена, но соединившись с опричниками, остановились намертво. И не только оборонялись под защитой Гуляй-города, но и наносили великий урон крымцам, смелыми вылазками охлаждая их пыл.
Вполне возможно, недруги, получив подмогу, одолели бы сводную земско-опричную рать, но вдруг, вроде бы без всякой на то причины, враги отступили. И что удивительно, не тайно, ночью, а средь бела дня.
Богдан Бельский предлагает:
— Идем вдогон! Посечем изрядно!
— Нет! — сразу же возразил опричный тысяцкий. — Предвижу обман. Выманят из Гуляй-города, как было с киевской княжеской дружиной при первом налете монголов, и посекут безжалостно. Путь на Лавру откроется, а там — государь наш.
Они не знали, что Грозный уже давно в Вологде, не знали и о повелении Девлет-Гирея, вновь по совету того же Дивей-мурзы, спешно уходить всем туменам за Оку в Поле, чтобы сохранить силы для следующего похода, более подготовленного для окончательного покорения Руси, с установлением столицы возрожденной Золотой Орды в Москве. Задача этого налета выполнена полностью, урок гяурам преподан, далее развивать успех без стенобитных орудий не имело смысла, да и невозможно. Вот, по незнанию своему, никто не посмел возразить тысяцкому, ибо слова его прозвучали весомо, и противиться им опасно — могут последовать обвинения в крамоле. Не посмели воеводы проявить инициативу.
А вот князь Михаил Воротынский начал действовать на свой страх и риск. Когда перестали встречаться ему крымские разбойные отряды, он понял, что враги, испугавшись чего-то, уходят в свое логово, и он повернул сводный полк на Боровск, надеясь вклиниться в ряды отступавших и, воспользовавшись паникой, посечь изрядное число крымцев. Если же это сделать не удастся, то хотя бы отбить у разбойников какую-то часть обоза и освободить угоняемых в рабство.
Немногое удалось князю Михаилу Воротынскому, ибо его маневр оказался все же запоздалым. Сводный полк посек лишь сотни две неприятелей, которые гнали по старой Калужской дороге до пары тысяч плененных в рабство, разгромил еще пару замыкающих отрядов и, вырвавшись к одной из переправ, навел там панику, но не долгую, ибо вынужден был спешно отступить, чтобы не оказаться в плотном кольце.
Затаившись в лесу, Воротынский неожиданными вылазками клевал переправлявшихся крымцев, но на большее у него просто не хватало сил. Он ждал, надеялся, что вот-вот из Москвы подойдут полки Окской рати и тогда можно будет, добив не успевших еще переправиться ворогов, догонять отступавших, отбивая у них обозы; но миновал день, миновал второй, тумены крымские заканчивали переправу, о русской же рати ни слуху ни духу.
Очередная вылазка перед тем, как выполняя приказ главного воеводы князя Ивана Бельского, идти на Москву удачная, как и все прежние. Более того, захвачена большая группа крымцев в нарядных одеждах, стало быть, не простых воинов.
Воевода, возглавлявший вылазку, докладывает князю Воротынскому:
— Бают, послы, дескать. Вот этот за главного себя выдает, — ткнул воевода рукоятью нагайки чуть ли не в брезгливо-надменную морду узкоглазого татарина, который и впрямь отличался от других более дорогими доспехами и богатым убранством прекрасной стати коня.
Надменный враг в новгородской кольчуге, украшенной на груди позолоченной чешуей, глядел на князя Воротынского вызывающе, хотя в его взгляде угадывался тщательно скрываемый страх. И не без основания: сейчас русский воевода потребует письмо ханское к князю Ивану (он сам, нойон, так бы и поступил) и, прочтя его, тут же в гневе повелит порубить все посольство.
Вообще-то, так и следовало бы поступить князю Михаилу Воротынскому, тем более, что это посоветовал даже Фрол Фролов:
— Раскинь умом, князь. Поруби спесивцев. Никакие они не послы, но лазутчики, оставленные наблюдать за нашей ратью.
Фрол жалел князя. За уважение его искреннее. Он не помыкал им, Фролом, не считал его лишь боевым холопом, а держал у правой руки, как доброго советника, почти как равного. Даже за трапезой место ему у правой руки князя. И вот теперь ему грозит великая опасность. За то, что самовольно изменил свой путь, может простится, но то, что встретился с послами — это уже подозрительно. Он-то, Фрол, знал, как тайные его хозяева Богдан Бельский и Малюта Скуратов преподнесут в удобном для них свете государю. С вопросиком вкрадчивым: не крамолой ли попахивает?
— Вели посечь лазутчиков, — еще раз, уже более настойчиво, посоветовал Фрол Фролов. — А письмо, если есть оно для отвода глаз, можно сжечь, как подложное. Думаю, добрых слов ханских к нашему царю в письме нет. Если же государь, прочитав его, разгневается, не тебе ли, князь, в ущерб?
Понимал князь-воевода справедливость предостережения доброго слуги, но не смог преодолеть себя, не хотел бесчестного действия: раз государю посольство направлено, пусть он и решает, как с ним поступать. Ответил Фролу:
— Хотя и верен твой совет, но без чести он.
— Поставь меня к ним приставом с парой дюжины охраны. До Коломны их доставлю, там слова государева обожду.
Надеялся еще пособить князю: обвинив в попытке к бегству мнимых послов, в действительности лазутчиков, посечь их, а письмо, если оно есть, самолично сжечь. Без свидетелей. Увы, не удалось Фролу и это. Князь возразил:
— Ты поскачешь гонцом к государю Ивану Васильевичу. Приставом к послам достанет десятника, который перехватил их.
Видимо, так угодно судьбе, ибо прежде чем предстать перед государем, Фрол должен был свидеться с Богданом Бельским, разыскав его где бы тот ни находился. Иначе не то что боярство выскользнет из рук навсегда, но и сама жизнь окажется не стоящей ломаного гроша.
Фролову повезло: Бельский с опричной тысячей и с полком Владимира Воротынского хоронил в братских могилах погибших в огне и запрудивших своими телами Москву-реку, Яузу и иные малые речки. Завидевши Фрола, уединился с ним. Спросил строго:
— Отчего сам?! А не посланец твой?!
— Так вышло. Князь Михаил Воротынский нарушил приказ главного воеводы Ивана Бельского и свернул на Калужскую дорогу.
— Понятно. Дальше.
— На переправе захватил послов. Князь отправил их в Калугу, а меня — к царю. Думаю, письмо не медовое у ханских послов. Не с просьбой о мире и дружбе.
— Верно думаешь. Хорошо и то, что не обошел меня.
— Как же можно? Уговор дороже денег.
Понял Богдан намек Фролова, но повел себя так, будто ничего не услышал: рано еще вручать жалованную грамоту — вдруг не опалит Грозный Михаила Воротынского, а Фрол, получив боярство, перестанет ревностно служить ему, Бельскому, тогда что, нового соглядатая подсовывать князю под руку. Но получится ли так ловко, как с Фролом?
— Поступим так: ты скачешь обратно к Михаилу Воротынскому, поторопить его к Москве, — ухмыльнулся в бороду. — Отлынил от сечи, пусть хоронит погибших. А вестью твоей я распоряжусь сам. О тебе тоже замолвлю слово царю.
Не очень-то устраивало это Фрола, но разве вправе был он перечить тайному господину своему, у
