остальные тумены пойдут по Калужской дороге. В едином кулаке. Взять нас в мешок воевода Воротынский не сможет — у него мало сил. Мы возьмем Москву.
— А как с Серпуховым? Как с Коломной?
— Серпухов не станем штурмовать. Возьмем только в осаду. Чтоб не ударили гяуры нам в спину. Коломну же вообще оставим в стороне. Буду иметь под своей рукой резерв на всякий случай, если оттуда появится рать русская. Но, как я предвижу, там ее нет.
— Наша воля по твоему слову. Действуй.
Да, раскусил Дивей-мурза замысел Воротынского, но, слава Богу, не весь. И если прикинуть как следует, то движение не по нескольким дорогам, а по одной, даже лучше. В основе своей план не придется менять: щипать растянувшиеся колонны справа и слева, особенно выпалывать турецких янычаров, приставленных к стенобитным пушкам, сами же пушки до времени не трогая, ибо они не позволяют ускорять движение. А чтобы передовые отряды все же не прорвались ненароком к Москве, на всех переправах через речки ставить заслоны, чтоб держали переправы по два-три дня. Поручить это городовой рати, собранной со всех приокских крепостей. Сторожевому же полку, который сохранил себя не слишком большим упорством на переправах через Оку, спешить за стены Даниловского, Новоспасского и Симоновского монастырей, чтобы оттуда делать вылазки, если крымская рать доползет туда. Благословение первосвятителя для этого загодя получено.
Расчет такой: Девлет-Гирей не начнет штурма Москвы, не вытащив такие занозы из своих боков. Вот тогда и ударить по загривку во всю силушку. Пусть тогда Дивей-мурза свое умение выказывает. Маневр туменов будет скован основательно. Непременно он постарается сбросить с загривка русские полки, а они — за Гуляй-городом, где к тому же великий огненный наряд.
Пусть напирают, сколько у них настырности хватит. Когда же поредеют тумены, можно и в рукопашную сойтись.
Затихли бои на переправах через Оку, лишь речная рать под командой дьяка Логинова продолжала челночить, топя в основном переправляющиеся пушки с прислугой, а опричный полк все так же — ни с места. Богдан Бельский начал подумывать, уж не в самом ли деле князь Михаил Воротынский ведет двойную игру, верно ли они с Малютой поступили, пристегнув к нему лишь одного Фрола, а не кого-либо еще. Вместе с тем Богдан удивлялся и тому, как спокойны первый и второй воеводы опричного полка, невольно оттого еще одна мысль возникала: не в одной ли связке с Воротынским и они?
Не может такого быть. Не может? Но где же тогда истина?
Она известна стала Бельскому через пару дней, когда в полк прискакал гонец от Михаила Воротынского. Слушать приказ главного воеводы позвали и его, Бельского.
— Замысел не меняется. На всех переправах до самой Десны встанет городовая рать, собранная со всех Приокских городов. Но к ним будет добавка, чтобы Дивей-мурза не заподозрил хитрость, увидев не слишком-то умелых ратников: вам и полку Правой руки выделить в заслоны по трети полков. Остальными силами щипать колонну, усиливая щипки ближе к Десне. Но не прозевать момента, когда Девлет-Гирей повернет свои тумены на Гуляй-город, который встанет на холмах близ деревни Молоди. Там от речки Рожай до холмов — долина знатная. Лазутить крымцев станут порубежники с казаками Черкашенина атамана, но и вы своих лазутчиков имейте. И вот еще что велел главный воевода: вашему полку так повести дело, чтобы узнал Девлетка о Гуляй-городе.
— Все понятно. Передай князю Михаилу: все исполним. В полк Правой руки к боярину Федору Шереметеву сам пошлю от себя для связи и взаимодействия.
Бельский задет за живое: выходит Хованский знал обо всем, но молчал. Не доверяет?! И почему принял он так смиренно приказ главного воеводы полку в прятки играть по лесным тропам, а не грудью встречать врага? Едва дождался Богдан, когда гонец главного воеводы покинет стан. И — с напором:
— Мы — передовой полк! Нам ли по чащобам таиться?!
Улыбнулся Хованский. Снисходительно. Прощая недомыслие начинающему воеводе.
— Я примерно то же самое говорил князю Михаилу Воротынскому, но он мне преподал урок. Тебе тоже он не лишним станет. Не о том нынче думка наша должна быть, кто перед кем нос выше задерет, а о державе нашей многострадальной. Ее судьба нынче решается. У Девлетки сто двадцать тысяч ловких в деле ратников. Добавь еще таких зубров, как Дивей-мурза и Теребердей — глава ногайских туменов. Их перстом не перешибешь. Да и перст наш не слишком толст — вполовину меньше у нас рати. Но мы просто обязаны победить, ибо Девлет-Гирей хочет сделать Кремль своим дворцом, а Москву стольным градом своего магометанского царства. Как Мамай в свое время.
— Мамай — не чингизид[19]. Он Ордой не мог править, а властолюбцем был великим. Девлетка же — чингизид. Иль ему Орды мало? Ему пограбить и — восвояси. Живи потом, в ус не дуй несколько годков.
— Верно, чингизид. Только Орды-то нет. Вся она кончилась. Крым один остался. А Девлетка возомнил себя восстановителем былого могущества татарского. Прошлогодний удачный налет ему окончательно голову вскружил. Вот и прикинь: может ли всяк по своему разумению действовать, как бывало с князьями, отчего кровь православная лилась ручьями, но без пользы — монголы покорили великую Русь. Сколько веков измывались над ней! Победить можно только при единстве действий, беспрекословно исполняя приказы главного воеводы, которые исходят из его замысла.
— Мог бы прежде сказать об этом.
— Хитрость — тогда хитрость, когда она неожиданная. Он свой замысел рассказал в полном мере только мне одному, а я дал ему клятву умолчания. Не обессудь. Так нужно было до поры до времени. А теперь вот — выбирай, на переправах ж стоять, щипать ли будешь, выводя их, будто повезло им, лазутчиков крымских на Гуляй-город? Подумай часок-другой.
Действительно, есть над чем поразмышлять. Оборона переправ — дело видное, но довольно бесхитростное: враг напирает, ты бьешь его. Никакого маневра, где бы могла быть показана воеводская смекалка. Стой стеной, не боясь смерти. Когда же невмоготу станет, отходи к следующей речке. А их до Десны несколько: Нара, Лопасня, Рожая, Пахра — это крупные. Переплюек же не перечесть. Но тоже — рубеж. Тоже можно на денек-другой задержать крымцев. Славно, конечно, но все же грудь в грудь, и жив ли останешься, Богу одному известно. А что говорил мудрый дядя Малюта, наставляя в последний перед походом вечер:
«Не уподобься князю Ивану Бельскому. Не зарывайся в норы. Если сложить голову судьба, то со славою сложи ее. А лучше будет, если со славою и со щитом…»
Даже не вспомнилось Богдану, о чем размышлял он, когда полк бездействовал в лесу под Окой. Сейчас он выбирал, взвешивая все на ладони.
«Да и не буду я главным на переправах. Опричники — как подмога. А слава всегда на голову старшего опускается».
Истина неоспоримая. Это когда неладно что, тогда непременно находятся виновные из второрядных. Сподручно ли на такое по доброй воле идти?
Иное дело — набеги стремительные: выскочил из леса (а ему, Бельскому, какой интерес впереди скакать), посек растерявшихся — и снова в чащобу. Если погоня случится, в лесу сподручней с ней сразиться, а то и рассыпаться, коль силенок не хватит для рукопашной. Тем более что под его рукой будут и сотники бывалые, и тысяцкий не без головы. Они все сами знают, как поступать в тех или иных случаях.
Уже через четверть часа Богдан сказал о своем решении Хованскому.
— Я готов щипать.
— Вот и ладно. Даю две тысячи под твою руку. С лучшими тысяцкими во главе. А мое слово тебе такое: без совета с ними — ни шагу. Не мни себя пупом земли. Ищи с ними дружеский язык, не осуждая за резкость. Не с боязнью бы они к тебе, как к племяннику Малюты, но с открытой душой. Тогда и успех сам в твои руки поплывет. А с ним — и слава.
Неоспоримая правильность в словах первого воеводы, но сам-то он, похоже, не забывает чей он, Бельский, племянник: тысяцких лучших отдает, да и рати не кот наплакал — целых две тысячи. С ними можно развернуться и показать себя.
— Принимаю твое слово с благодарностью.
А через полчаса — совет. С малым числом. Хованский с Хворостининым, Бельский с двумя
