испытал никакого, если так можно выразиться, предчувствия беды. Нет у меня мистических способностей, и в этом моя проблема.
— Привет кровной родне.
— Здравствуй, здравствуй, Берти, юный позор рода, — ответила она своим сердечным тоном. — Ты трезв?
— Как стеклышко.
— Тогда слушай внимательно. Я звоню из крохотной деревушки в Гемпшире, называется она Маршем-ин-зе-вейл. Я остановилась в усадьбе Маршем-мэнор у Корнелии Фозергилл. Она — писательница, романистка. Слыхал про такую?
— В моем списке литературы такого имени нет.
— Было бы, если бы ты был женщиной. Я пытаюсь заполучить ее новый роман для «Будуара».
Тут я сообразил. Тетя — владелец, или владелица, еженедельной газеты для полоумных дамочек под названием «Будуар миледи».
— Ну и как, получается?
— Она уже колеблется. У меня такое чувство, что еще один толчок, и она сдастся. Поэтому ты и приезжаешь сюда на выходные.
— Кто, я? Почему я?
— Ты поможешь мне уломать ее. Пустишь в ход свое очарование…
— У меня его, к сожалению, не так много.
— Ну, пустишь то, что есть.
Я вообще-то не любитель свиданий вслепую, и если жизнь научила меня чему-то, так это тому, что разумный мужчина должен держаться подальше от женщин, сочиняющих романы.
— Там еще кто-нибудь будет? Я имею в виду, какое-нибудь яркое молодое общество.
— Не скажу, что здешнее общество молодое, но, можешь мне поверить, оно чрезвычайно яркое. Тут муж Корнелии, Эверард Фозергилл, художник, и его отец, Эдвард Фозергилл, тоже своего рода художник. В общем, не заскучаешь. Так что зови Дживса, пусть собирает вещи.
Я полагаю, очень многие находят странным, что Бертрам Вустер, человек железной воли, в руках своей тетушки Далии становится мягким, как воск. Они не знают, что эта женщина обладает секретным оружием, при помощи которого она всегда может подчинить меня своей воле. Дело в том, что, если я позволю себе сказать хоть слово вопреки ее желаниям, мне будет отказано от стола, и тогда — прощайте жареные и вареные шедевры Анатоля, ее французского повара, подарка небес для желудочного сока.
Вот так и вышло, что тихим вечером 22 февраля текущего года я оказался за рулем своего старого спортивного автомобиля на просторах Гемпшира, с Дживсом на соседнем сиденье и тоской на сердце.
Нельзя сказать, что прибытие в Маршем-мэнор подняло мой дух. Когда меня провели в дом, я оказался в довольно уютной гостиной: большой камин с горящими поленьями, удобные кресла и чайный столик, источавший жизнеутверждающие ароматы тостов с маслом и кексов. Однако единственного взгляда на собравшееся общество мне хватило, чтобы я понял: я угодил в место, где все вокруг радует глаз и лишь человек ничтожен.
В гостиной находились три человеческих души, и все трое — такой же замечательный продукт Гемпшира, как знаменитый гемпширский сыр. Один — маленький гражданин с такой бородой, которая доставляет массу неудобств ее обладателю, — хозяин дома, надо полагать, — а рядом с ним сидел еще один тип, той же конструкции, но более ранней модели, его папаша, как догадался я. Он тоже был с бородой. Третьей оказалась крупная расплывшаяся женщина в очках с роговой оправой, из тех, что носят многие щелкоперы слабого пола.
Какое-то время она смотрела на меня молча, потом, сообразив, кто я такой, представила меня обществу. А затем в гостиную пожаловала тетушка, и мы стали болтать о том о сем. Вскоре Фозергиллы направились к выходу, и я двинул за ними, но тетушка Далия была начеку.
— Секундочку, Берти, — сказала она. — Хочу тебе что-то показать.
— А я хотел бы узнать, — не растерялся я, — что за работку вы желаете на меня повесить.
— Я и до этого скоро дойду. То, что я хочу тебе показать, как раз с этим и связано. Но сначала — слово нашему спонсору. Ты заметил, какой Эверард Фозергилл дерганый?
— Нет, не заметил. А он дерганый?
— Да он вообще — сплошной комок нервов. Спроси, из-за чего.
— Из-за чего?
— Из-за той картины, которую я собираюсь тебе показать. Идем.
Она провела меня в столовую и включила свет.
— Смотри, — значительным тоном произнесла тетушка и привлекла мое внимание к большой картине, написанной маслом. Я думаю, ее можно назвать классической: на ней была изображена дородная дева, почти обнаженная, разговаривающая с неким подобием голубя.
— Венера? — смело предположил я. Обычно это верный ход.
— Да. Ее нарисовал старший Фозергилл. Он тот еще художник, нарисует женщину в турецкой бане и говорит всем, что это Венера. Это его подарок Эверарду на свадьбу.
— А по-моему, хорошая картина. И патина мне нравится, — сказал я. Еще один верный ход.
— Молчал бы уже. Патина… Эту мазню и картиной стыдно назвать. Фозергилл — бездарный любитель. В общем, так: обо всем этом мне поведала Корнелия. Слушай. Как я уже сказала, он этот ужас подарил Эверарду на свадьбу, но тот слишком любит отца и не хочет его обидеть, поэтому не может просто сунуть ее в подвал подальше от глаз. Вот и приходится ему лицезреть этот «шедевр» каждый раз, когда он садится есть, хотя для него это хуже пытки. Видишь ли, Эверард — настоящий художник. Он пишет отличные картины. Вот взгляни. — Она показала на картину, висящую рядом с полотном Фозергилла- старшего. — Это его произведение.
Я внимательно осмотрел творение Эверарда. Это тоже была классическая картина и сильно смахивала на соседнюю.
— Венера?
— Остолоп! Это «Молодая весна».
— О, прошу прощения, хотя, должен заметить, тут и сам Шерлок Холмс ошибся бы. На основании данных показаний, я имею в виду.
— Так ты наконец понял, к чему я веду?
— Нет, совершенно ничего не понял.
— Хорошо, объясню по-простому. Если человек способен сотворить нечто настолько хорошее, для него настоящая мука ломать глаза о такую, с позволения сказать, Венеру каждый раз, когда ему хочется перекусить.
— О, как я его понимаю! У самого сердце кровью обливается. Но я не вижу, как я могу здесь помочь.
— А я вижу. Спроси, как.
— Как же?
— Ты украдешь «Венеру».
— Украду?
— Сегодня вечером.
— Говоря «украдешь», вы имеете в виду «украдешь»?
— Совершенно верно. Для этого я тебя и вызвала. Господи боже, — добавила она нетерпеливо, — ведь ты же постоянно воруешь полицейские шлемы, и ничего.
Тут я вынужден был не согласиться.
— Не постоянно. Это случается довольно редко и по необходимости, как, например, во время лодочных гонок. А красть картины, уважаемая тетушка, совсем не то, что стянуть у полицейского шлем.
— Тут нет ничего сложного. Просто вырежешь ее из рамы острым ножом. Знаешь, Берти, — увлеченно продолжила она, — все складывается просто удивительно. На прошлой неделе здесь в округе работала шайка воров, специализирующихся на похищении картин. У соседей они утащили Ромни, а в доме чуть подальше — Гейнсборо. Когда исчезнет «Венера», старшему Фозергиллу и в голову не придет ничего
