Кто знает, может быть, в конце концов и удалось бы как-то наладить жизнь и хоть немного разбогатеть – все к тому и шло: в полку Батен был на хорошем счету, долги были уплачены, и Шеат начал приносить нормальную прибыль… Но тут на его пути встал этот блестящий фанфарон, местный сердцеед и хлыщ алебардист, которому взбрело в голову прилюдно, прямо на городском балу, нацепить Альрише – против ее воли! на глазах у мужа! – на ручку ту несчастную золотую браслетку. Что оставалось делать Батену? Случись это не так публично, он попытался бы отстоять свою честь при посредничестве командира полка, укрыл бы Альришу на время подальше от глаз, у каких-нибудь родственников, алебардиста пристыдили бы на суде офицерской чести, он принес бы извинения – и все кончилось бы мировой, а потом позабылось, как забываются сотни и сотни подобных недоразумений. Но… Но оскорбление было нанесено в присутствии доброй сотни человек, демонстративно, и Батен был просто вынужден тут же, на балу, столь же публично вызвать наглеца и потребовать сатисфакции. Поступок Батена сам по себе уже шел против всех писаных уставов и законов. По неписаным же все бы как-то утряслось, будь нахал-алебардист по крайней мере таким же, как Батен, поручиком – однако он был подполковником, к тому же подполковником алебардистов – личной гвардии Императора, что формально еще более усугубляло вину Батена. Вдобавок ко всему этот хлыщ происходил из более знатной и влиятельной семьи – иначе как бы он стал подполковником, будучи на два года моложе Батена? – и семья приняла все меры, чтобы дерзкий поручик, посмевший задеть их отпрыска, получил полной мерой, то есть не просто был разжалован в солдаты и исключен из полка, но и сослан как можно дальше.
Так Батен и оказался на Краю Земли.
А теперь – и за Краем.
Пока Батен рассказывал, золотари и Мергус потихонечку приготовили на импровизированном столе вокруг лампы что-то вроде ужина: несколько больших лепешек, по одной на каждого, включая Батена, в которые что-то было завернуто, и куски чего-то похожего на мясо, обвалянное в сухарях.
– Да, парень, – задумчиво произнес Грус. – Несладко тебе пришлось. Из офицеров – да сразу чистить нужники. Прямо скажем – не повезло.
– Это как сказать, – поднял палец Волантис. – Пришлых, да к тому же из бывшего начальства, никто, не любит. И нигде. Кто же упустит возможность всласть поизмываться над бывшим дворянином, хотя бы и лично ему ничего не сделавшим. Я бы, к примеру, не удержался, – признался он с подкупающей откровенностью. – Кое-кого и убить бы мог.
– А его считай что и убили, – заметил Грус меланхолично, жуя лепешку. – Да ты ешь, ешь, парень, – обратился он к пригорюнившемуся от невеселых мыслей и воспоминаний Батену.
Тот рассеянно кивнул и взял протянутую ему лепешку. Есть хотелось до коликов в желудке. Он откусил от края и почувствовал острый, ни с чем не сравнимый вкус, который испытывал всего два-три раза за всю свою жизнь. От неожиданности он чуть не поперхнулся. Не веря ощущениям, он поднял к глазам лепешку. Из надкуса, жирно поблескивая в колеблющемся свете лампы, выглядывали гроздья черных, чуть мутноватых жемчужин.
– Это… это что – рыбьи яйца? – только и смог выдавить из себя пораженный Батен.
На несколько мгновений в пещере воцарилась просто-таки гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестением ветерка снаружи. А затем ее взорвал шквал дружного, ничем не сдерживаемого хохота трех здоровых мужских глоток.
Это был даже не хохот – нечто большее. Здоровенный Волантис, согнувшись в три погибели, уткнулся лицом в собственные колени и колотил себя ручищами по бритому черепу; из-под его тела доносились ни с чем не сравнимые периодически повторяющиеся взрыкивания – так, наверное, мог икать медведь. У Груса изо рта при первом приступе смеха вылетел изрядный кусок непрожеванной лепешки и, пролетев несколько ярдов, плюхнулся перед сидевшим в своем углу страшным Тхором; сам же Грус мелко содрогался всем телом и ржал так, что под невысокими сводами пещерки родилось неожиданное эхо и испуганно заметалось под тесными сводами. Мергус смеялся от всей души, запрокинув голову и прикрыв лицо растопыренной пятерней; его торчащий вверх кадык непрестанно судорожно двигался. Смеялся даже все это время не подававший признаков жизни из-под своего кожистого шалашика Тхор; он, видимо, дремал там, укрывшись крыльями, и потревоженный незнакомыми звуками спросонья растопырился, готовясь к отражению неведомой опасности, но не обнаружив таковой, присоединился к общему веселью, негромко и низко поухивая и не забывая при этом подгребать к себе извергнутый Грусом кусок лепешки.
Батен смотрел на них и ничего не понимал. Неужели его простой вопрос вызвал эту вакханалию веселья? Ну да, конечно, для них рыбьи яйца не могли быть таким уж деликатесом – это естественно: они ведь поморники, и рыба во всех проявлениях для них была пищей обыкновенной. Тогда как в Империи она стоила приличные деньги и позволить себе те же рыбьи яйца мог далеко не каждый и далеко не каждый день. Что же тут смешного, если он был удивлен, обнаружив столь редкий деликатес в будничном ужине простых золотарей? Не заржал же он, увидав золотарей в шелках! Хотя смех вышел бы горьким: у вас золотари в шелках, а у меня рваные поддевки от деда…
– Ну ты и насмешил, парень, – отсмеявшись, сквозь не унимающуюся медвежью икоту, проговорил наконец Волантис. – Рыбьи, понимаешь, яйца. Сколько лет живу и на взморье сколько был, а рыб с яйцами ни разу не видывал.
– Это они так икру называют, – весело пояснил Грус. – Я от торгашей слышал. Вроде как рыбы яйца откладывают, на манер птиц или там драконов. – И он опять засмеялся, на сей раз просто, без эха.
– А между прочим, они не так уж и не правы, – серьезно сказал Мергус. – Яйцами, если уж на то пошло, икра, по сути, и является. Все то же самое: оболочка, зародыш, питательная среда. Любой зародыш – яйцо. Даже говорят так: «аб ово» – «из яйца», значит.
– Это по-каковски? – полюбопытствовал Грус.
– А кто его знает, – пожал плечами Мергус. – Это я от Аркнастра слышал.
– А-а-а, – протянул Грус и замолчал.
– Эй, кто там помянул Аркнастра к ночи? – прикрикнул на них Волантис. – Посмеялись, и будя. Спать уж пора, а мы еще не поужинали.
Доужинывали в молчании. Батен старался есть скромно. Хотя лепешку с деликатесной «икрой» он умял с огромным аппетитом, но от добавки, предложенной Грусом, все же отказался. Зато с удовольствием съел несколько кусков похожей на мясо пропеченной в овощах рыбы. Вкус ее был необычен, но прян и вызывал желание есть еще и еще.
Сразу после ужина, остатки которого употребил Тхор, Мергус стал укладываться спать, а золотари вышли подышать свежим воздухом. Батен вышел следом за ними.
