путешествия по Империи она видела много тканей, вышитых в разных провинциях и даже в Махрии.
Вышивальщицы охотно покупали у нее эскизы, но этот заработок был слишком мизерным, и Эйли помогала маме Инди, разъезжавшей по Отмелям и выискивавшей новые товары для людей, которые жили выше по Стене и очень редко, а бывало, что и никогда, не покидали родных пещер и террас.
Когда Менкар открыл ее местопребывание, Эйли не стала суетиться, доверившись, что он никому не расскажет, что видел ее. Она продолжала спокойно жить в Эквулеях и не удивилась визиту Менкара, который на обратном пути в Ласерту заглянул посмотреть, как она живет. Местные парни не очень-то поощряли ухаживания матросов с Отмелей за эквулейскими девушками, и кое-кому этот визит не понравился, но Менкар изобразил из себя такого махрового краевика, что ни у кого из парней не поднялась рука бить столь убогого типа. Эйли, правда, была недовольна тем, что он изображал из себя явного придурка, и в свой следующий визит – а Менкар взял за правило навещать Эйли всякий раз, когда, покинув изрядно уменьшившийся плот, возвращался в Ласерту, – он перестал притворяться и предстал перед жителями Эквулей вполне приличным человеком. Мама Инди, правда, сокрушалась: «И почему ты, деточка, все к имперцам льнешь?» Впрочем, Менкар нравился ей куда больше Батена Кайтоса.
Так шло время. В Эквулеях поддразнивали Эйли женихом-краевиком, но никто даже и в мыслях не держал, что таласарка в здравом уме и доброй памяти может стать женой имперца. И Эйли принимала небогатые подарки Менкара с холодной скукой королевы. Что с того, что у нее был только один подданный.
Менкар сидел на большом камне и смотрел вниз, в совершенно прозрачную воду, где жирные здоровенные рыбины лениво кружили вокруг заброшенной им лесы с костяным крючком, на котором, по его, Менкара, мнению, была нанизана совершенно неотразимая наживка. Наживку ему дали загорелые до черноты подростки, удившие совсем рядом и, по какой-то невероятной причине, не успевавшие эту самую наживку менять, в то время как Менкар все еще оставался без улова. И в этом не было никакого подвоха – мальчишки сами то и дело недоуменно поглядывали на своего соседа и уже предлагали ему часть улова, чтобы тот не остался без ужина, однако Менкар из гордости не соглашался.
Подошел еще один рыбак, сел рядом, повозился, разбирая снасти, и забросил свою лесу. Разумеется, какая-то рыбина тут же подплыла, задумчиво пожевала толстыми губами рядом с крючком и заглотила наживку.
– С почином, – грустно вздохнул Менкар.
– А тебя, я вижу, рыба не любит, – отозвался сосед.
Батен удивленно поднял глаза и понял, что не ошибся. Рядом, неторопливо снимая вяло трепыхавшуюся рыбину с крючка, сидел Волантис.
– Чувствует, наверное, сухопутного человека. – Батен снова уставился на лесу.
– Останешься сегодня голодным, – усмехнулся Волантис.
– Подумаешь, – отмахнулся Менкар. – Слава Богу, это не единственный мой достаток. Поем в харчевне. А ты здесь какими судьбами? Сменил ремесло?
Он демонстративно потянул носом. Специфического аромата, от которого вокруг Волантиса пышным цветом распускались все растения, сейчас слышно не было. И одет он был как большинство работающих на Отмелях зимой, когда погода здесь стоит прохладная и сырая: шерстяное или льняное белье – в зависимости от привычек и достатка (Волантис, насколько знал Менкар, мог позволить себе даже тонкую шерсть), поверх – просторные штаны из морского шелка, собранные ниже коленей тесемкой, эта же тесемка служила подвязками для толстых полосатых чулок. Дополняли платье золотаря башмаки на толстой подошве и непромокаемая шелковая длинная и свободная куртка с капюшоном и широкими, суженными к запястьям, рукавами. Менкар и сам был одет примерно так же, разве что куртка была чуть короче и собрана в талии поясом, да штаны по моде, принятой среди молодых матросов, в нерабочее время он не подвязывал у колена, позволяя штанинам полоскаться вокруг ног, а коротким чулкам скатываться к щиколоткам.
Было похоже, что Волантис действительно не работает золотарем, и довольно давно. Он успел отрастить густой короткий ежик, в котором поблескивали редкие сединки; раньше, при своей ароматной работе, он не мог позволить украсить себя шевелюрой – вонь выгребных ям и прочих отхожих мест впитывалась волосами намертво.
Менкар сразу догадался, что появление здесь Волантиса не случайно. Правда, наверху теперь зима, на Краю Земли лежит снег, все подмерзло, и золотарям работа есть только внизу, так что нет ничего удивительного, что Волантис в отпуске.
– Зима, – доверительно сообщил Волантис, словно угадав его мысли. – У меня выдались вольные деньки. – Хитрые его глаза, однако, говорили о том, что и летом он мог бы оказаться 'там, где околачивался Менкар.
Что-то ему было нужно от Менкара, но что именно, сообщать он не торопился. А Менкар не торопился узнать. По большому счету ему было все равно. Если у его старого приятеля и подельника было что-то на уме, тот все равно это скажет, а нет – так не его это дело.
Они продолжали молча ловить рыбу рядом.
Волантису везло. Менкару как раз, наоборот, до сих пор так и ,не удалось ничего выловить. В конце концов ему это надоело, и он, свернув леску, аккуратно снял с крючка наживку и бросил ее в воду. Тут же крупная рыба метнулась откуда-то из-под камня и вмиг сглотнула брошенный комочек. Менкар досадливо сплюнул.
– Так всегда бывает, – философски заметил Волантис. – Ты уже уходишь?
– А чего тут сидеть?
– Погоди. – Он тоже начал собираться: сунул лесу с крючком в кисет тонкой кожи, поднял из воды кукан с нанизанной на него рыбой. – На ужин, пожалуй, уже хватит, – сказал он, оценивающе взвешивая улов. Он поглядел на Менкара: – Могу и тебя угостить.
Менкар ничего не ответил, и они вместе пошли по тропинке.
– Где ты живешь? – спросил Волантис.
– На плоту, – ответил тот.
– На плоту не живут, – возразил Волантис. – На ночь ты где остановился?
