девиц. На оживленных станциях она попросту не выпускала своих подопечных из кареты, и тогда две служанки, приданные им, приносили барышням заказанный обед, или лимонад, или фрукты. В таких случаях госпожа Шаула приказывала тщательно задергивать занавеси на окнах, но Эйли подглядывала за окружающим в щелочку и, надо признаться, остальные девицы в этом от нее не отставали.
Мир вокруг менялся с каждой милей пути. Раньше горы сменились безлюдными степями, теперь степи – рощицами, среди которых раскинулись поля, затем начались сплошные леса – сначала лиственные, потом сосновые. Эйли не могла поверить, что на свете бывает столько деревьев. Хотя леса она уже видела на Краю, те ее мало впечатлили: там деревья были низкие, кривые, даже извитые какие-то. Теперь Эйли увидела наконец те деревья, за которые таласары платили шелком. Огромные прямые стволы уходили, казалось, в самое небо, но небо было прикрыто зелеными кронами и лишь редкие лучи достигали земли у подножия этих гигантов. Увидев такое, Эйли потребовала, чтобы карета остановилась. Госпожа Шаула попробовала было возражать – что ж, Эйли просто распахнула дверцу, она вполне была готова выпрыгнуть на ходу.
Делать нечего, кучер отпустил тормоза; передние всадники конвоя едва не натолкнулись на карету.
– Пожалуйста, ваше высочество, – с ядом в голосе произнесла госпожа Шаула, – можете идти погулять. Гомейза и Адхафера выскочили вслед за Эйли.
– Эта старуха просто жить не дает, – шепотом пожаловалась юная графиня, когда они отошли от кареты.
– Я так просила разрешить мне ехать верхом хоть пару часов в день, – вторила ей Гомейза, – так нет же! Неприлично, видите ли…
Эйли ее не слушала. Что там ссоры между Гомейзой и госпожой Шаулой! Эйли наконец увидела настоящие деревья. Они стояли как колонны, огромные шершавые колонны с растрескавшейся корой; в вышине, в сплетенных кронах пели птицы – там, наверху, была жизнь, здесь же, в полумраке, куда с трудом пробивались лучи солнца, все было мертво; ничто не могло жить здесь, кроме разве что насекомых и каких-нибудь сороконожек. Ни одно растение не пробивалось сквозь толстый ковер павшей хвои, и даже семена из собственных шишек настоящих деревьев не могли превратиться в маленькие подобия своих родителей – здесь ничто не вырастет до той поры, пока не придут люди с топорами и не срубят эти великолепные вековые деревья. Да, оценить это чудо по достоинству мог разве что таласар.
– Действительно большие деревья, – произнесла Гомейза, равнодушно жуя яблоко. – У нас на Краю сосны красивее. Они так изящно изгибаются – всю бы жизнь смотрела…
Эйли присела и подобрала маленькую круглую шишку, растопырившую свои чешуйки.
– Зачем она тебе? – удивилась Гомейза.
Эйли посмотрела на шишку и, вздохнув, бросила ее подальше. Нет, эти имперцы совершенно ничего не понимают. Она провела рукой по стволу и печально пошла к карете. На обочине дороги солнца попадало больше, и здесь было немного зелени. Гомейза немедленно нарвала каких-то цветочков, но их пришлось выбросить, потому что госпожа Шаула увидала, как с их стеблей капает густой млечный сок. Эйли тоже досталось – она, оказывается, вымазала руки в смоле. Пока их оттирали платком, смоченным в одеколоне, карета, набирая ход, помчалась по лесной дороге дальше.
Столица возникла внезапно: вдруг по обе стороны кареты замелькали огороды, домики, ремесленные слободы, потом начался огромный парк – и было видно, что это парк, а не лес, потому что по аллеям в открытых колясках катались разодетые дамы, а блестящие кавалеры сопровождали их верхом на тонконогих нервных лошадях. Затем карета покатилась по мощеным городским улицам, и дома вокруг были уже другие: многоэтажные, из камня, с могучими фигурами, поддерживающими портики и балконы, с окнами в две сажени высотой, с затейливо извитыми литыми оградами.
Карета проехала по мосту, перекинутому через широкую спокойную реку, одетую в камень набережных, и покатила дальше, по другому парку, не столь многолюдному, но более тщательно ухоженному. Здесь ехали медленно, иногда на секунду-другую останавливались, пока вдруг не въехали в высокую арку ворот и оказались во внутреннем дворе огромного здания, построенного в виде вытянутой подковы.
Он был широк – ярдов пятьдесят – и тянулся, вероятно, на добрых полмили между боковыми крыльями дворца. В некоторых местах двор пересекали высоко поднятые на тонких столбах ажурные галереи, соединяющие противоположные части дворца. Двор был замощен мрамором, часть – выложена мозаикой, в других местах были разбиты газоны; а в глубине Эйли заметила пруд, в котором плавали черные лебеди – такие же, как в Таласе на Сладких лагунах.
На площадке перед высокой дверью их ожидала, сложив руки на кружевном переднике, высокая женщина весьма достойного вида, но, похоже, отнюдь не самого высокого ранга. Ее взгляд лишь едва скользнул по госпоже Шауле, но отметил вниманием всех трех девушек. Эйли словно увидела их всех глазами этой женщины: уставшие, помятые с дороги, пропыленные, в этих жутких дорожных платьях…
Она выступила вперед, слегка поклонилась:
– Я – княжна Сухейль Делено и прибыла сюда по Высочайшему приказу.
Женщина ответно поклонилась ей:
– Добро пожаловать, ваше высочество.
Эйли надменно продолжила:
– Дамы, которые меня сопровождают, это госпожа Шаула, вдова Феркада Мезартима из Шедара, девица Адхафера, дочь Альфарга Хорта графа Менкалинина, и девица Гомейза, дочь полковника Мерака с Края. С нами слуги…
– Не беспокойтесь, ваше высочество, все будут устроены согласно их рангу и положению. Извольте войти во дворец и проследовать в ваши покои. – Женщина приглашающе отошла в сторону, пропустила Эйли вперед и пошла за ней, идя чуть сбоку и отставая на шаг. Остальные последовали за ними.
Так они поднялись по широкой мраморной лестнице, прошли по коридору, потом женщина отворила перед Эйли дверь и они вошли в анфиладу просторных комнат.
– Будет ли удобно вашему высочеству в этой спальне?
– Да, вполне, – вежливо ответила Эйли. – Благодарю вас, любезная дама…
– Я не дама, – улыбнулась женщина. – Мое имя Минтака, я управительница этой четверти Великого Дворца.
