Впрочем, увязалась – не то слово. Скорее Батену пришлось следовать за Сигни, поражаясь в очередной раз ее деловому напору, которому могла позавидовать любая «ну…, как это… маркитантка?». Сигни в отличие от Батена отлично знала, куда надо ехать и как туда добраться. В порту среди пирсов она безошибочно нашла уже готовый сняться с якоря катамаран и, потрясая приглашением, заставила принять на борт Батена и себя в качестве сопровождения; почему-то имя Сигни в документе не было упомянуто, хотя удостоверяющее ее полномочия письмо из секретариата пришло сразу, и Сигни даже уже получила первую толику своего жалованья.
Катамаран был очень странным кораблем, если не сказать больше, как и все корабли таласар. Батен уже успел присмотреться к ним издали, наслушаться о их устройстве от соседей-корабелов, но увидеть вблизи такое большое судно, а тем более ступить на его борт ему довелось впервые.
В отличие от всех других судов,'которые Батену приходилось видеть раньше, корпус корабля не был полностью погружен в воду. Его палуба поднималась над поверхностью довольно высоко, опираясь на два продолговатых поплавка, которые почти незаметно выглядывали над поверхностью волн, словно спины гигантских животных, так что могло показаться, будто корпус судна висит над волнами на четырех раскоряченных ногах, словно огромный жук-водомер. Висит так высоко, что под его брюхом свободно может пройти подвода с грузом, если он стоит, как сейчас, над длинным причалом, или средних размеров судно без мачт, когда катамаран находится в море. Подниматься на корабль оказалось не в пример легче – не по веревочной лестнице или шаткому трапу, а по наклонному пандусу, специально спущенному на настил палубы. По нему, как понял Батен, в трюм попадали и грузы. На его непросвещенный взгляд, это было гораздо удобнее, чем таскать их по сходням взад-вперед. Мало того, для подъема громоздких грузов в днище был предусмотрен люк, представляющий собой просто-напросто опускающееся в случае необходимости на талях самое дно трюма. Сейчас люк был закрыт, а глубина осадки поплавков говорила о солидной загрузке трюма.
Так и оказалось. Когда Батен, Сигни и сопровождавший их офицер проходили через чрево корабля, Батен заметил, что трюм заставлен плотно какими-то ящиками, а ближе к проходу рядами лежало несколько довольно громоздких продолговатых предметов, в которых Батен опознал ракеты.
На палубе тоже все было наоборот, чем на имперских кораблях. Взять даже то, что мостик корабля находился не позади палубы, а, наоборот, на «носу» судна. Мачты располагались не вертикально, как положено, а являлись продолжением упиравшихся в поплавки опор и выходили из палубы под довольно острым углом, перекрещиваясь вверху. Их было две пары, и на каждой паре, перекинутой с одного скоса этой странной мачты на другой, располагалось по длинной рее, далеко вынесенной за борта судна, на которых крепились два главных косых паруса. Их натяжка и площадь парусов как раз регулировались высотой подъема реи, шарнирно закрепленной на одном скосе и скользящей в специальном креплении по другой. Были здесь и еще паруса, канаты, блоки и лебедки, назначения которых Батен, как человек далекий от моря и потому совершенно не разбирающийся в оснастке, не понимал; только всплывали в голове откуда-то вычитанные или где-то услышанные диковинные слова: эти самые реи, крюйты, ванты, стаксели, гюйсы, гроты, баки и, конечно, гальюны.
Зато в этом – гротах, баках и, само собой, гальюнах – разбирались многочисленные споро снующие по палубе, пляшущие на реях, подтягивающие гюйсы, натягивающие ванты матросы, которые свое дело знали туго. И не успел Батен толком оглядеться, как катамаран со странным для такого огромного судна названием – «Ушко», уже отходил от берега и начинал маневрировать для выхода в открытый Океан.
Оружие, которое собирались испытывать в атом коротком походе, находилось тут же на палубе. Сначала оно показалось Батену чем-то вроде аркбаллисты, какие в старые века применяли при осаде городов и замков, – латунный желоб, снабженный механизмом наподобие арбалетного, только, разумеется, много большего размера, хотя сама аркбаллиста была не так велика, как те, о которых доводилось читать Батену. Зато располагалась она на вращающемся основании и угол подъема направляющего лотка мог изменяться от горизонтального к практически вертикальному – вот этого последнего направления Батен понять не мог: кто же будет посылать снаряды строго вверх, чтобы они упали тебе же на голову?
Однако именно в этом, стрельбе по вертикали – в зенит или почти в зенит, как объяснили Батену, и заключалось испытание. Пристрелка и калибровка, как выразился Батен, когда уяснил для себя суть.
Пока он осматривал баллисту, катамаран покинул пределы порта и пошел в направлении открытого Океана; его сопровождало несколько судов поменьше – два водометных катера и две-три гребные лодки, присоединившиеся к эскадре на границе мелководья и глубокого моря; лодки пришвартовались к поплавкам «Ушка», а катера следовали самостоятельно.
В открытом море они быстро разошлись в стороны, практически скрывшись из виду за горизонтом; с них периодически постреливали сигнальными ракетами, оставляющими в чистом небе дымные следы, – отгоняли в сторону все прочие суда, чтобы те не попали под предстоящий обстрел.
На палубе катамарана шла слаженная работа: паруса убрали – точнее, сложили, из крюйт-камеры, поднимали наверх те самые ракеты, мимо которых проходил Батен, расчет баллисты готовил орудие к стрельбам, проверяя механизмы, а на корме готовили к запуску воздушный шар – ярко-оранжевого цвета, .которым в Таласе отмечали всякую чрезвычайность.
Хидри, та самая женщина-шкипер, которая открыла архипелаг Ботис, ведшая корабль в этом рейсе, спросила о показаниях лота, после чего доложила капитану, что катамаран прибыл в указанное место; она, похоже, знала это и без лота.
Капитан, приняв командование на себя, начал его с того, что отдал несколько весьма энергичных команд в адрес толпящихся у баллисты матросов. Зевакам, которых и без того уже оттеснили от баллисты, пришлось отодвинуться еще дальше; часть команды, незанятая в испытаниях, полезла в поисках лучшего обзора на мачты.
Батен вместе с Сигни, как приглашенный Гильдией гость, находился на мостике, откуда все и так хорошо было видно, и наблюдал. Снаряд-ракету положили в лоток баллисты, натянули и закрепили толстую тетиву, и лоток начал подниматься. Бомбардир отмерил по рискам на лотке и отрезал часть запального шнура, поднес к шнуру зажженный фитиль и, когда тот зашипел, тлея, взмахом дал команду запускать.
Толстая тетива басовито тенькнула, и ракета смазанной темной стрелкой выстрелила в самые небеса. Через миг ее уже почти не было видно, но вдруг высоко в голубизне вспыхнуло небольшое маленькое солнце или, скорее, комета, оставляя за собой ощутимо густой белый дымный след, пошло еще выше и еще, и еще. Вся команда встретила вспышку громовым восторженным ревом. Зрелище действительно было великолепное. А со стороны, вероятно, оно выглядело еще более впечатляюще.
Неизвестно чего ждали остальные, но когда Батен увидел, как ракета вместо того, чтобы падать обратно на палубу или исчезнуть в небе, вдруг стала заваливаться набок и, не достигнув поверхности моря, погасила след, подумал было, что испытание не удалось. Но, судя по реакции окружающих – сдержанно деловой у офицеров и восторженной у матросов, – все было в порядке.
С кормы прислали матроса, и один из офицеров обратился к Батену: пора было поднимать воздушный шар и ему предлагали подняться наблюдателем вместе с корректировщиком.
