какой ему окончательно примкнуть. Много раз я жаждал мести. Или считал, что, уничтожив американский корабль, я мог спасти множество своих сограждан… И тогда моя жизнь казалась мне мало что значащей.
Как часто я боролся за непоколебимое отношение к смерти – за это особое, неописуемое чувство. Что делало людей бесстрашными? Отвага? Но что такое отвага? «Мы жертвуем собой!» Вот каков был девиз. «Будь уверен, что честь тяжелее горы, а смерть легче перышка». Бесчисленное количество раз я повторял про себя эти слова. У некоторых это чувство было постоянным. У меня же мимолетным. Я всегда боролся, чтобы заставить это пламя разгореться вновь.
Мои друзья были по-прежнему со мной. Тацуно уже стал настоящим истребителем. Стать летчиком, подниматься в небо вместе со своими друзьями – вот о чем я всегда мечтал. Но как долго это продлится? Некоторые из нас вскоре уйдут. И не важно, что мы стали опытными пилотами. Кто будет первым?
Каждый день я отрабатывал заходы на таран, методично повторял пикирования на цель. Теперь это получалось у меня превосходно, но не приносило никакого удовлетворения. Я механически повторял упражнения, и каждый раз все начиналось с ощущения холода в животе, которое потом превращалось в страх. Несколько раз в моей голове пронеслись слова: «Давай! Лети дальше! Разбейся! Закончи все это теперь! И не будет больше ни страха, ни скорби». Но всякий раз я выходил из пике, обзывая себя трусом.
Иногда случались воздушные схватки, но обычно это были быстрые перестрелки или короткие атаки. Мы резко нападали и стремительно покидали поле боя. Силы противника значительно превосходили наши. Теперь мы были нужны для более серьезного дела, чем обыкновенная стычка в небе. Японец напоминал тогда человека, умирающего в пустыне. Последние капли воды он тщательно берег, ожидая часа, когда солнце будет палить особенно беспощадно.
Шли месяцы, и наша страна стала сдавать свои позиции. Войска отступали из Восточного Китая. Центр Токио лежал в руинах. Вся Япония приближалась к гибели. Наши торговые корабли уходили под воду, и ко дню рождения императора в апреле 1945 года враг захватил Окинаву – врата нашего государства.
Наступил решающий момент. Премьер Судзуки говорил японскому кабинету министров: «Наши надежды выиграть войну связаны только с битвой за Окинаву. От ее исхода зависит судьба нации, судьба нашего народа». Окинава пала после восьмидесяти одного дня жестоких сражений.
Месяц несся за месяцем, и однажды в мае это случилось… Ока и Ямамото. Я вернулся из полета над Западным Сикоку и узнал эту новость. Я не видел ребят два или три дня. Мы вылетали на разведку в разные смены. И вот это случилось… то, чего я все время боялся, но никогда всерьез не ожидал. Вдруг пришел приказ, и моих друзей перевели в Кагосиму. Ока и Ямамото уехали! Я не мог в это поверить и бросился в их казарму. Ну не могли же их увезти так быстро!
Когда я вошел, дверь скрипнула. Передо мной стоял ряд коек. На двух из них не было белья и одеял. Матрасы лежали свернутыми на голых пружинах. Что-то ужасное было в этих койках. Пружины словно что- то кричали. Я открыл шкафчики своих приятелей и услышал глухой звук. Он прозвучал как погребальная песня.
Ошеломленный, я сел на одну из коек и почувствовал, как прогнулись подо мной пружины. Оку и Ямамото словно унес внезапно налетевший ветер. Как такое могло случиться? Мы даже не увиделись напоследок. Я сидел в казарме один, и вокруг царила тишина. Не слышно было даже отдаленного гула моторов. Я долго смотрел на дальнюю стену. Сквозь нее. Я ничего не видел и ничего не чувствовал. Мне так много предстояло обдумать. А казарма была пустой! Вокруг лишь мрачная пустота.
Не могу сказать, сколько я просидел так. Вдруг мне на плечо легла чья-то рука. Накамура. Я даже не слышал, как он вошел. Не говоря ни слова, мы посмотрели друг на друга. Кто-то пришел вместе с ним. Тацуно. Я протянул ему руку, и он пожал ее.
– Знаете, – проговорил я наконец, – пока я здесь сидел, у меня появилось странное чувство. Как будто… – Мой голос дрогнул. – Как будто все ушли. Вся база опустела. Вокруг никого. Странно. Вы никогда такого не испытывали?
– Они просили передать тебе привет, Ясубэй, – сказал Накамура. (Теперь мои друзья меня так называли.) – Все шутили, даже когда залезали в грузовик. – Накамура слабо улыбнулся. – Знаешь, что сказал Ока? Знаешь, какими были его последние слова? Он сказал: «Вы с Ясубэем должны позаботиться обо всех наших девчонках из Хиро!»
Я грустно улыбнулся. Никто из нас никогда не ездил ни в Хиро, ни в любой другой ближайший город. Мы редко выпивали и не были знакомы ни с одной из женщин, к которым бегали наши самые веселые ребята.
Я вдруг вспомнил, как познакомился с Окой и Ямамото той холодной зимней ночью, когда обнаружил в душе теплую воду. Тогда они тоже шутили. Даже тогда. Они очень подходили друг другу, всегда держались вместе. Ирония судьбы – и ушли ребята тоже вместе.
– Вечные шутники, – пробормотал я и посмотрел на своих друзей. – Но почему они уехали так быстро? Отличные пилоты! Оба! – Да, неплохие, – согласился Накамура. – Но они одинокие волки, даже немного чудаки. Время одиноких волков прошло.
– Я знаю, Накамура, – сказал я. – Но посмотри на других летчиков из нашей эскадрильи. Им еще очень далеко до наших ребят!
– Может, они теперь кладут записки с именами в шляпу и разыгрывают, – предположил Тацуно. – Так интереснее. Ты не знаешь, когда придет твоя очередь, через пять минут или через год.
– Пошли отсюда, – произнес я. – Пойдем прогуляемся… пойдем хоть куда-нибудь.
Часть пятая
Глава 18
Ветер среди фонариков
Иногда камикадзе не казались такими ужасными. Ведь тогда и простому человеку расстаться с жизнью ничего не стоило. Бомбы теперь сыпались с неба почти постоянно, и мы узнали, что такое, подобно крысам, прятаться в укрытиях. Иногда самолетам врага удавалось проскочить мимо наших радаров незамеченными, и воздушная тревога звучала с запозданием. Прыгая в воронки, мы чувствовали, как земля содрогалась от взрывов. Тех, кто медлил, разрывало на части. Однажды я увидел, как бомбы упали прямо на двух бежавших рабочих. Я зажмурился, а когда снова открыл глаза, на месте взрыва остались лишь две воронки.
Наши ангары и сборочный цех теперь регулярно бомбили американские самолеты.
Один день в июне выдался страшным. Сто пятьдесят бомбардировщиков «В-29» осыпали бомбами Хиро и военно-морской порт в Куре. Предупреждение о налете поступило за полчаса. Понимая, какие силы летели на базу, все летчики подняли последние машины в воздух, чтобы спасти их от гибели. Однако после той бомбежки от базы Хиро ничего не осталось. Мы направились на базу Оита на северо-востоке Кюсю.
Именно там я и стал сопровождать пилотов-смертников. Сейчас нас в живых остались лишь единицы – тех, кто стал свидетелями гибели американских кораблей, свидетелями того, как сознательно шли на смерть летчики-камикадзе.
Жизнь на этой базе была ужасно мрачной, но даже в таких условиях было интересно следить за ней. Физические наказания теперь исчезли. Обученные и проверенные, мы стали лучшими в отряде истребителей. Нам стали выплачивать больше денег и желали, чтобы мы хорошенько развлекались в свободные часы. Ребята, которые раньше не прикасались к бутылке, ударились в жестокое пьянство. Те, кто еще ни разу не целовал женщину, выстраивались в очередь к проституткам. Каждому давалось десять минут.
Женщины и пьянство среди летчиков-истребителей всегда считались пороками. И дело не в морали, как думали западные люди, а потому, что пилот был обязан выполнять свои функции, и этому ничто не должно было мешать.
Однако в нашем случае нам было сделано послабление. Наши дни были сочтены. У всех с каждым днем усиливалось ощущение приближающегося конца. Осуждавшие пороки в основном отмалчивались. Жизнь была коротка, а летчики всегда пользовались большим уважением у народа. Они были чуть ли не идолами.
Для некоторых религия и непорочная жизнь приобретали все большее значение. Несколько ребят даже удалялись в горы, чтобы поближе ощутить природу, помедитировать. Мы с Тацуно и Накамурой тоже часто
