гостю'. Вон как глаза блестят. Он не играет, ему действительно нравятся все эти развлечения, вкус к которым я утратил уже очень давно. Он любит шум, праздник, любит оказаться в центре веселящейся компании. И при этом остается человеком, весьма желательным в качестве союзника и совсем не желательным в стане противника…
— Зверь пошел, господа! — крикнул из кустов лесничий.
Мы с Гравеном изготовились.
И зверь — пошел.
Господи, кого тут только не было! Зайцев и прочую мелочь мы пропускали. Гравен красиво снял оленуху одной стрелой, в самца промазал, но из засады вылетели три стрелы и свалили рогатого. Я убил лисицу и ранил рысь — лучники добили и ее. Еще одного оленя мы с Гравеном поразили одновременно: я — в плечо, он — в глаз.
Обернулся ко мне, ноздри возбужденно дрожат, глаза сверкают:
— Мы отлично справляемся на пару, советник! Над этим стоит подумать?
Вот оно! И не я, а он. Он сделал первый ход!
— Можем обсудить после охоты, — улыбнулся я.
— Да, разумеется.
Это не просто сказано в запале охотничьего азарта. Господи, я только теперь понял — Гравен 'все время сохраняет трезвую голову, даже если пьян в стельку', как выражается дядя Мельхиор. И этот человек будет с нами, он сам предложил себя.
Недалеко за кустами возбужденные голоса, срываются на крик. Неужели кто-то дракона завалил?
— Господин Аманден!
Подбегает, оскальзываясь в снежной каше, бледный Ровенгур. С ним еще двое замковых.
— Господин Аманден, скорее!
— Что случилось?
— Несчастье, господин Аманден! Такое несчастье… Идемте, идемте скорей, — хватает меня за руку.
Пальцы у него холодные и влажные, он весь взмок, бедняга.
— Да что такое?
Ровенгур только мотает головой, бормоча про 'ужасное несчастье' и, пыхтя, тащит меня за собой. Через кусты, по раскисшему снегу. Слышу приближающийся слева дерганный голос Майберта:
— Что? А? А? Что? А?
Люди. Люди толпятся вокруг чего-то, лежащего на снегу. Под ногами у них расплывается рыжая слякоть. Дракон? Почему же тогда — несчастье? Потому, что дракона не удалось загнать на нас с Гравеном? Это пустяки…
Расступаются, давая дорогу, и я вижу…
Труп.
Грузное тело, руки-ноги раскинуты, а живот распахнут вдоль по центру, словно переломленный пирог. И начинка вывалилась — красные, черные, сизые пятна… лезут в глаза, путают зрение.
Ах ты, Боже мой, какая неудача! Если даже это — кто-то из загонщиков, охота испорчена. Да и праздники слегка…
Господи.
Невел.
Это у Невела распорот живот.
Это Невел лежит здесь, на полянке, и лицо его все в крови.
Невел…
Тот, Кто Вернется
Йерр уже ждала меня. Сидела, обернувшись хвостом, как кошка. Посох, повязка и 'кабаньи следы' — рядышком.
Спасибо, девочка. Надел повязку.
Хорошо.
Надо почистить посох.
Да, девочка. Это — потом.
Приготовил все для костерка.
Вот и мы, родные. Вот и мы, не с пустыми руками.
Пальцы дрожали от предвкушения. Предвкушение расходилось от меня волнами, отражаясь от стен и потолка, возвращалось радостью Орлиного Когтя, теплом Йерр.
Наконец-то, родные. Наконец-то.
Хорошо?
Хорошо, девочка. Хорошо.
Хорошо, да.
Чиркнул кресалом. Крохотный алый муравей уверенно принялся расти, тихо потрескивая, перемалывая челюстями щепу и веточки.
Сейчас.
Сейчас…
Теперь — пора.
Достал платок. Коротко стригутся эти лираэнцы. Собирай теперь шерсть его… Зачем? С платком — даже лучше. Как-то солиднее, что ли…
Лародаван Эдаваргон, слышишь ли? Сын твой взывает к тебе. Прими выкуп за кровь, что неправедно отнята…
… Серебро тонкими нитями в волосах и короткой бороде, весенняя зелень — искорками в глазах. Старый шрам наискось через лоб — ты не признавал доспехов, отец, ни шлема, ни кольчуги не носил ты в бою. Боги хранили тебя, начальник Правого Крыла.
Братья мои… холодноземцы, отец, тоже не любят лишнего железа. А я вот всегда носил кольчугу. Потому что как-то, еще в самом начале дороги, был ранен. Едва не ушел к вам. Ты ведь знаешь. Я тогда разговаривал с вами. Трое суток лихорадки — рана воспалилась… Гатвар потом избил меня. Дождался, пока встану на ноги, и славно отделал. Гатвар сказал, что ты был над собой волен, а мне нельзя надеяться на Сущих. Я и не надеялся. И с тех пор носил кольчугу. Ирейскую, отец. Гатвар купил мне. Принес и запустил в морду. Я даже спал в кольчуге, отец. Забавно, правда? Даже после Аххар Лаог… после Холодных Земель, отец. Я берег себя. Для того, что началось сегодня…
…Лицо его сделалось, как стаивающий снег, когда он понял, что сейчас будет. Нос красный, синенькие прожилочки, зрачки расширились…
Я сказал: 'Выкуп за Кровь, Треверр.' Я сказал: 'Вспомни Эдаваргонов.'
Я мог бы этого не говорить. Мог просто воткнуть посох ему в брюхо. Но я сказал.
…Он не успел крикнуть. Он ничего не успел, отец. Только — понять, что я его сейчас убью. Бестолково махнул пикой, что на кабана, с крестовинкой. И сладостней девичьей песни хрустнули, взламываясь, его ребра…
После эссарахр я не боюсь крови, отец. Это очень хорошие пилюли, куда лучше мухоморов, что я жрал перед дракой до встречи с холодноземцами. Таосса дала мне с собой четыре десятка. Хотела дать больше, но я отказался. Зачем мне? Я вряд ли истрачу и эти. Если, конечно, не буду есть их от головной боли…
…- Выпьем же, друзья, за Вступающего в Стремя! — отплеснув Сущим, подносит к губам золотой кубок.
Посверкивают камни тяжелого ожерелья — красные рубины, оправленные в серебро. Когда Дагварен Воссядет в Седло, он получит это ожерелье, а потом, когда отца не станет, и Родовой перстень…
Ожерелье сняли с тебя, отец. И перстень сняли с мертвой руки твоей. И только кровь осталась сыну
