– Свирелька. Золотая.
Пепел вздохнул, с сочувствием глядя на меня. Покачал головой.
– Ведь сей предмет не только драгоценным материалом дорог тебе, госпожа?
– Не только. Мне подарил ее один… человек… – на слове «человек» я поперхнулась, – которого я очень любила. Это память о нем. Я потеряла его.
Пепел опустил глаза. Я подумала, что на самом деле я потеряла их обоих – Ириса и его свирель. Словно оборвалась последняя нить.
Я – его шанс, ты так говорил, Амаргин? Теперь уже нет. Шанс потерян.
Дракон победил.
– Единственная страшная потеря – это потеря надежды, госпожа, – тихо проговорил мой подвыпивший приятель. – Все остальное возвращается.
– Банально, Пепел.
– Зато истинно.
– Ерунда это, Пепел. Кем ты сам был, где твоя прежняя жизнь? Разве ты родился в канаве? Простеца не отмоешь добела, по себе знаю. А голубая кровь и сквозь грязь просвечивает. Ты скатился с вершины на дно – и ты веришь, что взойдешь обратно на эту вершину?
– Моя вершина не та, о которой ты думаешь. – Поэт придал испитой своей физиономии глубокомысленный вид и порывисто отбросил со лба волосы. – Но ты права, светлая госпожа моя, я надеюсь взойти на нее. А если бы не надеялся, сунул бы голову в петлю, забыв о грехе самоубийства.
– Может ты святой, а? – заподозрила я. – Ходишь под маской шута и проповедуешь о вечном блаженстве. Мол, плоть от плоти народной. Только ты не плоть от плоти, Пепел. Ты не тот, кем хочешь казаться.
– Срываем маски? – он улыбнулся, продемонстрировав дыру в зубах. – Ты тоже не та, кем кажешься.
Я напряглась сперва, а потом вспомнила, что терять мне нечего. Все уже потеряно. Криво усмехнулась:
– Ну и кто же я по-твоему?
– Ты страж границы. – Он наставил на меня не слишком чистый палец, весь в заусенцах, со слоистым траурным ногтем.
– Что?
– Страж границы между сном и явью, – объяснил он. – Ты гостья сумерек. Ты русалка. Ты радуга. Ты волшебное слово «сезам».
– А ты – трепло.
– Трепло, – легко согласился он, и очарование спало. – Всего-навсего. Когда-то это трепло сотрясало воздух в высоких залах. А теперь оно делает то же самое на пленэре. Пойдем, госпожа моя, в кабак. Я угощаю.
– Пойдем, Пепел.
Я взяла его под руку, и он повел меня куда-то в недра портового района.
Это был зачуханный трактир в полуподвале, темный, сырой, дымный и людный. Здесь звучала иноземная речь – матросы с кораблей пропивали свои денежки именно в этой дыре. Конечно, не только в этой – подобных заведений в Козырее было предостаточно.
Моего спутника тут, похоже, знали. Его приветствовали вполне дружелюбно. Нас попытались зазвать в компанию, но Пепел отрицательно покачал головой и отвел меня подальше, где между арками схоронился узенький столик без стульев. Пепел порыскал по залу и приволок к столику скамью. Я уселась спиной к стене. Пепел вообще взгромоздился на столешницу, прислонив к ней свою палку.
Вина здесь не было. Нам принесли пива, бобов в чесночной подливе и маринованную селедку. Пиво мне сперва не понравилось, а потом я вошла во вкус. Пепел болтал босыми ногами, грыз селедочный хвост и потешал меня какими-то глупостями.
Я его не слушала. Я решила, что напьюсь. На его деньги. То есть, на бывшие мои. А потом засомневалась. Пиво все-таки. Я двадцать раз лопну, прежде чем захмелею. Но все равно, попробовать стоит.
Потом вдруг оказалось, что вокруг столпились люди, кто-то принес светильник и Пепел говорит, что будет петь. Говорил он это почему-то мне, но мне было все равно и я пожала плечами.
– Пой на здоровье.
Он начал постукивать по засыпанному опилками полу своей ореховой палкой. Звук получался глухой, ощутимый скорее ступнями чем ухом. Слушатели перестали бубнить, и тогда Пепел негромко завел:
– Проснись, засмейся, дудочка моя,Я всем дыханьем, нежностью своеюБезжизненное тельце отогрею…Воскресни… и прости —Я снова пьян.Что делать… столько грязи и вранья —Тут праведник, пожалуй, озвереет! — Куда уж нам… Пойму —и протрезвею —Как неуместна искренность твоя… Я озадаченно нахмурилась, потому что не ожидала от бродяги такой бестактности. Рана моя, расковырянная его голосом, снова закровоточила. Стиснув зубы, я постаралась пропустить пеплово пение мимо ушей. Я прислушивалась к тому, что оставалось за потоком песни, за плотным, вязким фоном таверны, за муравейным гулом большого города.
Там, далеко, была пустота, в ней бродило эхо и хлопало стеклянными крыльями. Но ореховая палка достучалась до пространства пустоты, и всплески стеклянных крыл сменили ритм. До, ре, ре диез…
Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…
И щебетал где-то на грани сознания золотой голосок, отвечая на призывы памяти. Откликался в душе хрустальный разговор, звенящее дыхание реки, певучий крик, разверзающий скалы. Ирис протягивал мне в сложенных ковшиком ладонях обломок тростника, трогательно украшенный зигзагами и полосками – Не забывай меня, Лессандир. Видишь? Это тебе. Она умеет петь. Она открывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.
Она – моя!
Я слышу, она зовет меня. Она зовет меня – где-то там, за городом, в холмах, она выводит свое заклинание «до, ре, ре диез…» – и я слышу ее!
Мой слух отверзается, как скала. Сердце мое распахивается. И выплескивается тьма из щели – тьма, что скопилась во мне, выливается прочь, смытая золотым счастливым смехом.
Подожди! Я сейчас! Я слышу!
Я иду!
Проскользнув за спинами слушателей, я покинула дымный подвальчик. Мой путь вел за город, на северо-восток, где череда каменистых холмов отделяла мрачный Соленый лес от Королевского заповедного. Я обогнула большие людные
