— Да, — ответил Шурик тихо.
— Нет, голова от меня — сказала Вера. — Я лучше пересяду! Она собрала свой портфель, но тут как раз прозвенел звонок.
А урок был последний.
— Вот как хорошо, — сказала Вера. — Всем еще собираться, а я уже готова. Давай я тебе помогу, а то ты опять что-нибудь забудешь.
Вообще-то Вера хорошая, добрая девочка, только вот говоруха. Нет, пожалуйста, пусть говорит. Говорить всегда интересно. Просто зачем же на уроках? Другие все-таки на переменах больше всего разговаривают. Может, она как-то наоборот устроена? Тогда разве она виновата?
Шурик думал об этом, пока шел из школы. Потом мимо проехал парень на мотоцикле, и Шурик стал думать про этот мотоцикл. Велосипед хорошо, а мотоцикл еще лучше, потому что педали не крутить. Сиди себе просто так, ничего не делай… и будешь ехать, ехать… Сначала по улицам, потом по полям и лесам, по долинам и по взгорьям, потому что выедешь за город. Потом по болотам. Тут Шурик опомнился. Нет, по болотам не пойдет. По болотам что-нибудь другое надо. Тут Шурика догнал Гошка Сковородкин, и они пошли вместе.
А дома опять вспомнилась Вера, и сразу все как-то стало понятно. Ничего в ней такого нет. Ученица самая обыкновенная. Вся причина в том, что урок-то сорок пять минут, а перемена — десять. Вот если бы наоборот было — другое дело. Урок бы всего десять минут, а перемена сорок пять. Конечно, она говорила бы на перемене. Сорок пять минут разговаривать! Тогда, ясно, десять минут и помолчать можно. Ну и вообще, до чего бы хорошо было! И почему это так не сделают?
Дежурные остались убирать класс.
— Эй, моя щетка самая главная, — объявил Шурик. — Из девятого «А». Вот на ней метка.
— А у меня из десятого! — крикнул Гошка и ткнул Шурика черенком в грудь. Начался бой.
— Хватит вам! — закричала Вера.
Потом щетки превратились в копья и летали по всему классу. Когда сшибли глобус со шкафа, Гошка сказал:
— Все. Давайте подметать.
Щетка все время застревала под партами, громыхала, а выметала только середину. По краям и в углах оставался сор.
— Что ты все на коленках ползаешь? — спросил Шурик.
— Да бумажки выковыриваю. У меня щетка совсем не метет.
И правда, Гошка вытащил целую кучу бумажек и стал их зачем-то ворошить. Девочки торопили, а он все копался, а потом вдруг зажал какую-то записку в руке. Шурик увидел, как рыжие Гошкины брови дрогнули и столкнулись друг с другом у переносья. После этого Шурик выскочил за Гошкой из класса и спросил тихо:
— Что?
Сковородкин потащил Шурика в угол, за раздевалку. В углу было темно, но все равно разобрали: «Шпион шпионил…» Дальше оторвано. А ниже: «Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару…» После этого полторы строчки густо зачеркнуты. Гошка вцепился в записку. Красные ресницы его дрожали.
— Видал? «Шпион шпионил. Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару».
Строчки запрыгали в Гошкиных руках, он прижал их чернильным пальцем. Дальше удалось прочесть: «Шум школы… Шепелявый шепот Шмелевой». А в конце непонятное слово «Шамба-бамба».
— Какой Шмелевой? Ольки? — спросил Шурик.
Гошкины глаза светились, как у филина. Когда он навел их на Шурика, Чижову стало как-то не по себе.
— Конечно. Кто же еще Шмелева?
Сковородкин был весь красный, на носу у него, прямо на веснушки, сели капельки пота.
— Записка тайная, понял? — шептал он прямо в лицо Шурику. — Она, Шмелева, потеряла. От шпиона, который шпионил.
Шурику тоже стало жарко.
— Стой ты, — сказал он. — Не божет мыть. (Значит, «не может быть».) Шмелева — трусиха.
— Притворяется, — прошептал Гошка над ухом. — Шпионы всегда притворяются.
— Эй, мальчишки! — крикнули из класса. — Куда пропали, бессовестные?
— Ну их, — отмахнулся Гошка. — Надо проследить. Не говори пока, проследим Шмелеву.
— Да нет, — сказал Шурик с сомнением, — наверно, не Шмелева. Она даже ежа боялась в живом уголке.
— Да говорю же притворяется. Чтоб не заметили. Видишь: «Шмелевой… шепелявый шепот».
— Почему шепелявый?
— Ну все равно.
— А помнишь, она свои тапочки отдала Сеньке на физкультуре? А ее потом из строя вывели.
— Ну вот же! — замахал Сковородкин руками. — Это уж точно. Шпионы всегда хотят добренькими казаться.
— Чижик, Гошка! Безобразие какое. Принесите хоть совок! — крикнула в коридор Валя Савчук.
— Давай принесем, — сказал Шурик.
— Какой совок? Соображаешь? — зашипел Сковородкин. Он оглянулся направо-налево, положил записку в карман и прижал ладонью. — Я ее выведу на чистую воду. Я ее под гипнозом выпытаю.
Это значит — Шмелеву.
На другой день за Олей Шмелевой было установлено наблюдение. Она пришла, сунула портфель в парту, отошла в коридоре к окну и стала грызть пряник. Ничего подозрительного. Девчонка как девчонка. А может, то и подозрительно, что подошла к окну? И что пряник грызет? Съела, облизала пальцы. Потом села на место.
— Притворяется, — шепнул Гошка.
На уроке решали трудные примеры и было не до Шмелевой. Учительница собрала тетради и раздала другие. Оля увидела у себя тройку и заплакала. Этот случай разбирался на перемене.
— Я думаю, — сказал Шурик, — они из-за троек не плачут. Они — это, ясно, шпионы.
— Они все должны уметь делать, — заверил Гошка шепотом. — И плакать, и все. Вот увидишь, я под гипнозом все выпытаю.
И Сковородкин занялся гипнозом. Он сидел сзади Шмелевой, так что гипнотизировать ее мог только в затылок.
На уроке рисования все старались изобразить в своих альбомах кофейник, который стоял на столе. Сковородкин наспех набросал что-то в тетради и уставился на ровный пробор Шмелевой. Он глядел не мигая. Лицо его постепенно покраснело и застыло, как маска. Шмелева тоже сидела не двигаясь.
«Действует», — подумал Шурик и почувствовал какую-то дрожь в ногах. Сковородкин все глядел, глядел и постепенно наливался краской. Вдруг Шмелева тряхнула головой, повернулась назад, взяла резинку и стала быстро стирать. Гошка вздрогнул, оторопело оглянулся и что-то подрисовал в тетрадке. В это время к нему подошла Нина Дмитриевна:
— Что это, Гоша? Мы рисуем не чайник, а кофейник. Неужели он тебе кажется круглым?
Гошка поднял на учительницу красное лицо и часто моргал.
— Надо рисовать, что видишь. А это что за хвосты? Нелепая фантазия, — сказала недовольно Нина Дмитриевна.
Сковородкин растерянно смотрел в тетрадь и сам не мог ничего понять. Действительно, у круглого чайника почему-то были два прямых хвостика.
— Это не кофейник и не чайник даже, а какая-то голова, — учительница сердито захлопнула тетрадь.
Гошка окончательно очнулся. Это действительно была голова. Оли Шмелевой. Сама собой получилась. Ребята смеялись. Пусть посмеются. Гошка потерпит. Он не скажет, конечно, почему это вышло. Не скажет даже, что в общем правильно вышло: и он рисовал, что видел.
Целую неделю Сковородкин занимался гипнозом. И что же? Шмелева стала оглядываться в его
