– Научились? – Я завертела пальцем кудряшку, серые миндальные глаза потянулись к вискам.
– Нет, – без улыбки ответил он и отвел глаза в сторону. – Писанина и жизнь – разные вещи.
Я взглянула на его руки. На безымянном пальце не было кольца. Он походил на женатого, но обручальное кольцо не носил. Наверное, так бывает, когда личная жизнь превращается в бессрочный полдень без рассветов и закатов и становится скучно. От бесконечного рая тоже может затошнить. Но скука не тоска, а я не психолог.
– Не думаю. – Я развернулась вбок и положила ногу на ногу просто так, не думая. – Футуризм в фантастике всегда воплощается в реальность.
– Намекаете, что в будущем всегда есть надежда на реализацию желаемого? – серьезно спросил он.
– Смотря какие задачи вы ставите. Хотя лучше не мелочиться.
Во мне бурлила странная, вызывающая веселость. Я не могла понять, что со мной… Зачем я отказалась?
– А как же разочарование в случае фиаско? Глобальные планы грозят тотальным провалом.
– Бояться провала – в рай не ходить, – засмеялась я и закачала ногой.
– Я вам завидую, – неожиданно сказал он и тут же перевел разговор на другую тему: – Вы заметили, что мы все время смеемся?
– Ничего удивительного. Так часто бывает при первом знакомстве. Все хотят понравиться, даже если это совсем не нужно.
– Почему не нужно?
Он посмотрел вниз и улыбнулся глазами, я перестала качать ногой и убрала ноги под столик.
– Потому что – пришел, ушел. Зачем напрягаться?
– Зачем вы это сделали? – воскликнул он. – У вас красивые ноги.
– Это лишнее. Один и тот же жест может означать разные вещи.
– Какие? – Он самодовольно улыбнулся.
Я попалась самой себе на удочку. Начала оправдываться, когда в этом не было нужды. А посторонний решил, что это очко в его пользу.
– Ответ может быть совсем не связан с внешним раздражителем, – ехидно заметила я.
– По привычке колетесь иголкой, доктор?
Я насмешливо сощурила глаза, он рассмеялся и указал глазами на бутылку с коньяком:
– Еще?
– А! Давайте. – Я махнула рукой. Мы выпили не чокаясь.
Полбутылки коньяка на голодный желудок растворились в крови и легко встроились в нервные клетки. Я натянула протянутое пальто, не сразу попав в рукава. Меня штормило десятью баллами на миндалевидных, голубых волнах жаркого тропического острова. Я не дошла бы домой сама. Владимир целовал меня у моего дома, а мне чертовски хотелось, чтобы парень по имени Марат нас увидел. Когда он вышел из тени у моего подъезда, я даже не удивилась. Услышала запах кофе с отдушкой из кожи прежде, чем увидела турецкого пехотинца воочию.
– Чай, кофе, жара? – спросила я.
– Жара? – после паузы переспросил он. – Вы меня приглашаете?
– Вы же меня не приглашаете, – я покачнулась и кивнула в сторону темного подъезда. – Проводите меня, там темно, и мне страшно.
Я пыталась открыть дверь ключами, но не могла попасть в замочную скважину.
– Давайте я, – предложил он.
– Давайте! – легко согласилась я. – Я сегодня не ужинала. Забыла.
На кухне я засыпала кофе в джезву и включила газ.
– Не знаю, как пойду завтра на работу. Я совершенно не в форме. Скоро вернусь.
Я вошла в комнату и упала на диван. Мне казалось, я лечу в самолете, то и дело попадая в воздушные ямы. Я открыла глаза, почувствовав, что со мной кто-то рядом.
– Вам плохо? – спросил Марат.
– Хорошо, – я протолкнула слова сквозь горло. – Будете уходить, выключите воду, газ и свет.
Я попала в очередную воздушную яму, и мое сознание вырубилось.
Марат
Не собирался лететь сюда. Пришел в авиакассы и зачем-то купил билет. В самолете был абсолютно спокоен, спустился по трапу, вдруг внутри что-то екнуло и отпустило. Взял первое попавшееся такси и сел на заднее сиденье. Не люблю ездить сзади, но все же так лучше.
Дорога равнодушно перебирает улицы, залитые дождем. Черный ноздреватый снег, низкое серое небо, с умрачно. С тех пор как я отсюда уехал – казалось, навсегда, – город изменился неузнаваемо. Ожидания обманули. Ну и отлично.
– Отвезите к старому рынку, – неожиданно для себя произнес я.
Дождь усилился, таксист включил дворники. А я помню жару. Туда ли мы едем? Острое любопытство останавливает, машина несется вперед, брызжа оловянными лужами.
– Приехали, – сказал таксист.
Я оглянулся. Новые дома, белые стены набухли влагой и серым светом. Красные крыши зябнут в февральском дожде. Аккуратные асфальтовые дорожки мокнут в белом канте бордюра. Расчерчено, разглажено, неузнаваемо. Все стало другим.
– Расчерчено, – сами произнесли мои губы.
– Что? – обернулся таксист.
– По старому адресу, – безлично сказал я.
– Который раньше назвали?
– Нет, – я передумал. – Поворачивайте в гостиницу.
Все равно завтра лететь на юг. К Бенедиктову. Перекантуюсь день в гостинице. Так лучше. Зачем беспокоить старика? Когда вернусь сюда, груз уже прибудет. Заберу мотоцикл.
Город изменился, придется открывать его заново. Отлично! Не люблю вспоминать. Да я ничего и не помню…
Я снял квартиру. Первый этаж в старом доме, отдельный вход с торца. Потолки сводчатые, высокие, от двух с половиной метров. Три арочных окна в большом зале, забранные решетками. Кодовый замок на двери в тамбур. Это хорошо. Будет где ставить мотоцикл. Я подошел к окну и споткнулся о край разорванного линолеума; в дыре виднелся пол, похожий на искусственный гранит.
– Что здесь было? – спросил я.
– Железнодорожные кассы, – ответил владелец. – Здесь только две квартиры – моя и эта. Кассы перегородили, я выкупил обе. Все ваши вещи?
– Да, – я бросил рюкзак на пол и протянул баксы. – Вот плата.
– Спасибо, – старик, не считая, положил деньги в карман. – Я думал, вы прибудете раньше.
– Я прилетел несколько дней назад, но мне пришлось съездить на юг. Там тоже дожди.
– А, – понимающе произнес старик. – К Бенедиктову?
– Да.
– У меня есть одна просьба… – Его лицо неожиданно страдальчески сморщилось, превратившись в маленький кулачок.
– Да? – Я подумал, что он имеет в виду женщин.
– Заходите ко мне на чашку чая. Я живу один… – Он замялся.
– Хорошо, – безлично сказал я, глядя на дождь.
– Постельное белье в шкафу.
– Хорошо, – не оглядываясь, повторил я.
– Чистое…
– Я зайду, Андрей Валерианович. Обязательно. Но не сейчас…
Его глазки слезились от старости, он был жалок своим одиночеством. Я взглянул на него и узнал себя. Мне стало неприятно.
– Мне хотелось бы оставлять мотоцикл в тамбуре, – резче, чем следовало, произнес я.
