забочусь о нем. Чувствуете? Я хороший человек. И я найду ему хорошую, добрую женщину.
Игорь работает без устали. Бесконечно. Мы почти не видимся. Только звоним друг другу каждый день. Мне страшно. Мой Шагающий ангел может умереть от истощения. Я ненавижу то, что может его до этого довести. Ненавижу не человека, а жизненные обстоятельства.
Любить друг друга нужно не в темных норах своих домов. Любить друг друга нужно на открытом воздухе. Главное, чтобы не было чужих людей, своими глазами они запятнают вас, как грязью. Любить друг друга нужно посреди огромного, светлого мира. Там, где бесконечный солнечный свет. Поэтому чаще влюбляются весной, а любят летом согласно биоритмам планеты. Любовники живут фотосинтезом, как растения. Им это нужно, чтобы не умереть от теплового удара. Избыточной теплоты любви. Она должна найти выход и вырваться наружу. Если этого не случится – красное размягчение мозга и разрыв сердца.
Я глажу руки-крылья моего Шагающего ангела. На них вздутые вены, даже в покое. Он носит тяжелые мешки тяжелой жизни. На его вздутые вены падают мои слезы.
– Ты что? – смущается он.
Я целую его руки, стоя на коленях, в ложбинку между большим и указательным пальцами.
– С ума сошла, – говорит он, стоя передо мной на коленях.
Мы молимся друг на друга, как язычники. Мы идолопоклонники друг друга. Нас отправят в ад после смерти по многим причинам. Надо успеть до смерти попробовать рай. Насладиться им на полную катушку. Так, чтобы умирать было не страшно. Не зря.
Шагающий ангел смертельно устал от жизни и от любви на цветущем лугу. Не знаю, отчего сильнее устаешь, от тяжелой работы или от беспредельной любви. Он спит, его голова на моих коленях. Я тихонько-тихонько вожу пальцем вокруг его глаз, рта, носа, губ, запоминая его черты, как слепая. Я провожу пальцем по его губам, он смешно морщится, а я улыбаюсь. Еще раз и еще раз, пока он не чихнул и не проснулся.
– Прости, – шепчу я, обжигая его лицо своим дыханием.
Он обхватывает меня руками, и я уже внизу.
– Нет, – не прощает он.
Мы снова любим друг друга так, чтобы устать от беспредельной любви.
– У человека есть древняя память, – говорит Шагающий ангел. – Мне кажется, в прошлой жизни я был ящерицей. Я помню песок, маленькие сопки, низкорослые кусты с крошечными зелеными листьями и красными ягодами. Звенящий зной и марево. Когда очертания далеких предметов дрожат и расплываются. Жара, ужасная жара. И песок обжигает.
– Как ты это видишь? – требую ответить я, мне очень важно узнать. – Вспомни! Закрой глаза и вспомни.
Он закрывает глаза и вспоминает.
– Как? – требую я.
– Сверху, – неуверенно отвечает он и добавляет: – Точно сверху.
Я улыбаюсь во весь рот. До самых ушей. Я угадала. Я хохочу во все горло. Я угадала!
– Что ты смеешься? – недоумевает он.
– Ты глупый. Самый бестолковый на свете!
– Глупый, – соглашается он. – И бестолковый.
– Знаешь почему?
Он улыбается и не отвечает. Не знает. Не знает! А я знаю, кто он!
– В прошлой жизни ты был соколом. Самым настоящим. У тебя сохранился запах соколиных крыльев. В твоей древней памяти.
Я смеюсь, он смеется вслед за мной и берет меня в свои руки-крылья, как в детскую колыбель.
– Ты ловил ящериц, обжигая когти, и лопал их за милую душу.
– Глупая ты, – говорит он.
– Ужасно глупая, – соглашаюсь я.
Всю бы жизнь прожила в его руках! Так не хочется домой, что тоска смертная на сердце ложится. Когда я снова его увижу?
Он несет меня домой на своих руках.
– Тебе тяжело? – Я боюсь за его крылья. Они так устали от жизни.
– Нет. Я тебя не чувствую. Будто тебя и нет, – говорит Шагающий ангел.
В его голосе такая тоска, как у меня на сердце. Я хочу плакать, потом умереть. Какая я счастливая!
У Димитрия сегодня вечер, свободный от тренажерного зала, потому он привез меня к себе домой сразу после работы. Я могла бы сказаться больной и увильнуть от такой чести. Но он заехал за мной на работу и увидел мою счастливую физиономию. Я даже не хромала!
Я тащилась за ним на своей машине, думая сбежать на каждом перекрестке.
Надо сказать ему «адью» и быть таковой. Что он мне сделает, в конце концов? Ну, не убьет же на самом деле. Он же не клинический идиот. Ну, прибьет, покалечит. Руку сломает. Ногу. Даст по голове. Сотрясение можно пережить. Много хуже, если ушиб мозга. Могут быть непредсказуемые, тяжелые для здоровья последствия. Я ни с того ни с сего представила себя инвалидом, как… И поехала вслед за Димитрием.
Я не хочу с ним спать. Не хочу до колик в животе. Это нечестно и подло. Как смотреть Игорю в глаза? Что делать? Я даже не могу сказать, что у меня месячные, Димитрий знает мой цикл. Он помнит его наизусть лучше меня. Такое впечатление, что он отмечает его в календаре, как это делают женщины. Что за бестактная навязчивость!
Мы ужинаем у него дома, я ем то, что приготовила его прислуга. Он не может даже яичницу поджарить, а попрекает меня тем, что я не умею готовить. Все клоны живут двойными стандартами.
Может, сказать, что я отравилась? Отравилась пищей, приготовленной прислугой, отбившейся от моих рук и ног. Господи, что за ерунда лезет мне в голову! Я действительно инфантильна? Я вдруг вспомнила, как целовала пупок по телефону. Нет, я поглупела от любви. Окончательно и бесповоротно. Мне просто повезло! Завидуйте! Всем бы стать такими глупыми, и мир повернулся бы на сто восемьдесят градусов. Мир цветов и детей цветов. Мир балетных цыплят, рождающихся у женщин.
Интересно, когда целуешь по телефону, пупку щекотно? Надо спросить. И зацеловать пупок до смерти. У него так смешно морщится лицо, когда ему щекотно, что у меня самой щекочет сердце. Даже сейчас.
– Что ты хихикаешь? – спросил Димитрий.
– Хорошее настроение в вашем кругу наказуемо?
– Каком кругу? Что ты прицепилась ко мне с каким-то кругом?
– Меня мучает классовая ненависть, – призналась я. – Пепел СССР стучит в мое сердце.
– Выходи за меня и смени ненависть на любовь.
– А как же пепел?
– Мы заведем урну, – утешил Димитрий. – На память.
Я расхохоталась. У меня прекрасное настроение, его не может испортить даже Димитрий. Тем более он сегодня так мил. Может, уступить ему? Распрощаться красиво? Все же он потратил на меня свое время. У клонов каждая секунда на счету. Они живут с секундомером. С ним они спят, едят, работают, развлекаются, занимаются любовью. У них условный рефлекс на будильник секундомера. Звонок прозвенел, слюна пошла и закапала условными единицами.
Точно. Распрощаться сегодня и поставить точку. Тряпки, цацки и ключи от машины вернуть в сумке. Точнее, в сумках. Хорошо, что я познакомилась с ним в теплое время года. Не надо тащить шубу. Прийти и оставить все дома, когда его не будет. У меня есть ключ от его квартиры. Ключ в почтовый ящик. Машину во двор. Он все поймет. Он же не клинический идиот.
Димитрий щелкнул пальцами, я подняла на него свой фирменный умственно отсталый взгляд. Типичный для меня в последнее время.
– Замуж, – сказал он.
– Чем я тебе нравлюсь?
– Ты дура, – ответил он.
– Меня дурой еще никто не называл! – разъярилась я.
Так оскорбительно еще никто не отзывался о моих умственных способностях. Не было повода!
