Экскурсия
Я знаю, что впервые. Разумеется. Мало кто вздумает повторить, хотя бывали и исключения, впрочем, весьма редкие… Чему удивляетесь? Месту? Удивляться следует не месту, а времени. Здесь не к месту, а ко времени. Мы как раз временем и занимаемся. Да. Не прокуриваем, а курируем, это вы удачно пошутили. Действительно курируем. Блюдем. Храним. Архивируем. Сжимаем. Складываем. Складируем. Ну не внавалку, разумеется, а ровно и компактно, аккуратно и бережно, учитывая, что емкостей у нас, как вы вскоре заметите, мало, да и площадей не хватает.
Да, материально. Да, конкретно. Давайте сразу же договоримся о вещественности времени и оставим поэтам эфирности, эфемерности и прочие эфедринохимерности. Но ведь сказал же кое-кто из великих: «Времени нет, все есть некое настоящее, которое, как сияние, находится вне нашей слепоты», — а другой кое-кто из великих повторил: «Времени нет, есть лишь ветер». Сказано, конечно, красиво. И даже убедительно. Но — при всем нашем уважении к кое-кому из великих — эти гипотезы не соответствует так называемой действительности. Сияние случается крайне редко, а слепоту нашу только самый ленивый не хвалил на все лады, это уже притча во языцех, так сказать, риторическая фигура. Время, конечно же, есть. И ветер, кстати или некстати, дует именно потому, что вдруг перемещаются целые массы времени. Время есть, а с ним — проведение, отведение, выпадение, прободение и т. п. — ение. Вот она, так называемая действительность. В очевидных стадиях.
Итак, мы действуем без всякого поэтического ослепления: складываем время в герметично закрывающиеся сосуды, ибо его вполне можно дробить, хотя «как и воду, резать ножом невозможно», — заявил поэт Хорасан, до ареста причислявший себя к анархистам-метафизикам. И пусть сначала время — как и всякая априорная форма чувственного созерцания — имеет вид неопределенно-расплывчатый, а состояние промежуточно-переходное между твердым и жидким, пусть эта липкая, густая студнеобразная масса имеет различную окраску и специфический, зачастую весьма резкий запах, главное в нем то, что оно делимо.
Время начинает делиться не сразу, а со временем. Следует добавить, что одновременно с делением изменяется само состояние времени, причем у каждого образца по-разному — в зависимости от его индивидуальных свойств: с различной скоростью и интенсивностью время твердеет или, наоборот, размягчается, причем этот процесс необратим, то есть развивается в одном направлении — от прошлого к будущему, «в отличие от человеческого сознания, которое может двигаться куда угодно», — заявил тот же поэт Хорасан, который после ареста перестал себя причислять к кому бы то ни было.
Итак, желатиноподобное время регистрируется, а затем — при строгом соблюдении всех правил и инструкций — аккуратно укладывается по канопам. Каждую заполненную канопу укладчица снабжает своим талончиком с номером, подобным тем, которые мы находили на дне картонных коробок из-под мармелада когда-то давным-давно… уже после того, как весь мармелад был съеден, а в пустоте под двумя листами шуршащей полупрозрачной вощеной бумаги издевательски скрипели сахарные песчинки. Мы слушали скрип и облизывали липкие пальцы… Вы помните то шуршание и тот скрип? Вы помните те талончики и те песчинки? Вы помните то время? Вы помните ту жизнь? Нет, вы еще молоды, помнить не можете, а я помню и посему позволю себе сформулировать следующую зависимость: как там складывалась жизнь, так здесь раскладывается время.
Да. Именно так! Не обессудьте за неточность формулировки: термины «там» и «здесь» относятся отнюдь не к пространству, а ко времени и в данном контексте означают «тогда» и «теперь». Хотя складки времени и складки пространства почти всегда повторяют одни и те же конфигурации, правда со сдвигом по фазе. Был даже один древний польдевский текст, который так и назывался «Складки», но вы вряд ли могли его читать…
Да, связь имеется, причем еще какая! Не прямая и не косвенная, не причинно-следственная и не логически обратимая, не кровная и не духовная, не деловая и не интимная, а беспорядочная, прерывистая и в некотором смысле незаконная, ибо не подчиняется на первый взгляд (с человеческой точки зрения) никаким законам.
Впрочем, сравнительным анализом временных и пространственных складок занимается раздел особой науки, а именно ’патафизики, основы которой в начале прошлого века изложил доктор философии Фостролль, или, как его еще иногда называют, Фаустролль, а дальнейшее развитие дали такие ученые, как Хинц, Финке и Рецмайер. Эта наука изучает свойства воображаемых решений и законы, управляющие исключениями, то есть является наукой универсальной. Помимо прочих явлений ’патафизика изучает связь времени и пространства со складыванием и раскладыванием материи, рассматривая складывание и раскладывание как сущность времени и пространства в их трагикомической нерасторжимости. Но это, возразите вы, изучалось и раньше, причем всякий раз безуспешно, хотя и не всегда бездарно. И были же всякие там хронотопы, хронотропы и хронотрупы…В ответ на это я могу выдвинуть два соображения.
Во-первых, целью прочих изучений, несмотря на их мнимую фундаментальность, всегда было получение пусть не сразу ощутимых, но все же нащупываемых результатов, то есть практической (некогда научной, а теперь почти исключительно коммерческой) выгоды, тогда как ’патафизика является дисциплиной радикально безрезультатной и бескорыстной. Она интересна, но не заинтересована. Другими словами, она целесообразна безо всякой цели. Кто это сказал?
То-то же.
Фантазия бесценна, когда она бесцельна. А это кто сказал?
Ну-у…
Во-вторых, ’патафизика впервые объяснила, почему течение времени зависит не от скорости движения и физико-химического состава тела, как полагали раньше, а от стадии его так называемого «воодушевления» и — в неменьшей степени — от способности изучающего к абстрагированию. Другими словами, пусть время живет в озаренных телах, но считать его следует отстраненно. Кто это сказал?
А вот и нет.
Несомненным достижением последних экспериментов в этой области ’патафизики можно считать три гипотезы:
1) время есть произвольная непоследовательность существования не всегда сменяющих друг друга явлений (Пицарро);
2) материя творит свое собственное время по своим собственным законам, но отчуждает его произвольно и с явным пренебрежением (Самарканд);
3) соотнесенностью со временем определяется не только какая-то реальность, но и ценность существования материи, а значит, и нас с вами (Брейгель).
Да, да. И с вами тоже.
Взять, например, Домаля, но вы вряд ли его читали…
Только не надо умничать про субстанциальную и реляционную концепцию времени, про цикличность сакрального и профанного и проч. проч. проч. Вы бы еще припомнили скорбь веника или авантюрный опыт по сжатию Л. Стерна до консистенции Ф. С. Фицджеральда…
Нет. Наши занятия носят более скромный и прикладной характер: время раскладывается здесь и сейчас, но не хронологически. Сортируется не по скорости убывания и не по мере забывания, а по степени пользы, в зависимости от цели и эффективности использования. Принцип классификации — сугубо утилитарный: офелимос, как говаривали древние и, кстати, не ошибались. В зависимости от категории и класса времени выбираются подходящие сосуды. Например, в этих ольпах помещается автохресимос, то есть время, проведенное с пользой для себя. Сия пелика, размерами поменьше, содержит гетерохресимос, то есть время, проведенное с пользой для других. А тот маленький лекиф — настоящий кладезь, в котором залегает панхресимос, то есть время, проведенное с пользой для всех. Там с благоговением и на века вечные хранятся редкие и ценные экземпляры. Такое время не портится и, как здесь говорят, «терпит»: со временем оно облагораживается подобно хорошо выдержанному вину.
Благородные изменения носят двойственный характер. Во-первых, отрезки времени удивительнейшим образом уменьшаются в размерах, как бы усекаются, уминаются и уплотняются. А во-вторых, одновременно с этим усекающиеся, уминающиеся и уплотняющиеся отрезки времени усыхают, черствеют и твердеют. Это
