Григорьевича от таких домыслов и было одной из задач этой книги».
Книга, о которой говорит госпожа Лунгина, написана ею после смерти Мессинга и после того, как она в конце семидесятых годов эмигрировала в США. Там госпожа Лунгина, послушав совета друзей, решила «создать эффектный и броский бестселлер».
Однако для бестселлера двадцатилетних скрупулезных записей оказалось маловато, и автор — очевидно, чтобы наилучшим образом очистить образ и историю жизни Вольфа Григорьевича — решила обогатить собственный текст, вставив в него чужой: все то же немеркнущей славы сочинение Михваса, который к тому времени тоже окончил свой жизненный путь. Ни словом не упоминая о подлинном авторе, госпожа Лунгина придала сочинению Михваса лишь несколько иную форму, форму личных рассказов Мессинга.
Итак: во время отдыха у моря он вдруг разражался многочасовыми монологами о чудесах, сопутствовавших его жизни, о путешествиях по всему миру, о встречах со знаменитыми людьми нашей эпохи. Монолог свой он сопровождал длинными научными рассуждениями…
А его слушательница все это потом записывала слово в слово. Задача не из легких, если учесть, что, как признает госпожа Лунгина, «Вольфа Мессинга было трудно понимать. Русским он владел неважно, а потому приходилось напрягать внимание, чтобы пробиваться сквозь языковую неразбериху».
Кстати, ни Хвастунову, ни госпоже Лунгиной не пришло в голову узнать у Мессинга, на каких языках он объяснялся с мировыми знаменитостями, — ну, например, с тем же Махатмой Ганди. По-польски? Или на идиш?
Ценой больших усилий и жертв удалось автору накопить средства и найти русское издательство, готовое опубликовать книгу. В конце концов она вышла — и оставалось только ждать восторженных отзывов и договоров на иностранные переводы.
Но получилось все, как в известном анекдоте о русской семье, которая прибыла в США без знания языка и, не умея разобрать что к чему, долгое время питалась консервами для кошек и собак.
Так и достойная сожаления госпожа Лунгина, несколько освоившись в США, вдруг узнала о существовании «ПСИ», о ее громадных успехах и о том, что ученые дамы Острендер и Шредер немеркнущей славы сочинение Михваса вставили в свой текст за двенадцать лет до нее!
Скрепя сердце, пришлось дописать, — но не в книге, которая, по-видимому, уже была отпечатана, а на последней странице обложки:
«Часть записок Т.Лунгиной послужила в свое время основой автобиографического очерка Мессинга, опубликованного в журнале «Наука и религия» и использованного затем в четвертой главе знаменитой книги…» Далее следовали выходные данные «ПСИ».
Однако несмотря на все ее, мягко говоря, недостатки, книга Т.Лунгиной «Вольф Мессинг человек- загадка» несколько пополняет наши знания о Мессинге. Правда, загадок она не отгадывает, а лишь их усугубляет и наводит на размышления: кому все-таки нужен был феномен Вольфа Мессинга? И почему, при внешней благосклонности к нему властей, телепата на самом деле — если верить его приятельнице держали в черном теле?
Госпожа Лунгина рассказывает, что в 1944 году закоренелый старый холостяк Вольф Мессинг женился. Якобы однажды, прямо после выступления, за кулисы явилась, судя по имеющимся фотографиям, немолодая, грузная бой-баба — Аида Михайловна Рапопорт. С места в карьер она разбранила манеру чтения вступительного слова. А всего через два дня она уже сама вела программу Мессинга. Странно, если вспомнить, как трудно сходился он с людьми.
Необычайно скоро она стала его женой и непременным помощником. Мастер избавился от одиночества, но вряд ли он обрел спокойствие. У подарившего Красной Армии два боевых самолета человека не было собственной квартиры и молодоженам разрешили снять номер в столичной гостинице «Москва». Там они и прожили четыре года — втроем: после снятия блокады с Ленинграда к ним вселилась чудом уцелевшая и тяжело больная сестра Аиды, Ираида Михайловна, которая до самой своей смерти осложняла жизнь Мессингу, даже после того как он овдовел.
Мессингам выделили квартиру только в 1948 году. Если действительно, — как пишет Т.Лунгина, — «по личному распоряжению Сталина», то нельзя не прийти в крайнее удивление. Мы знаем, что если Сталин шел на такой шаг, то он, заботясь о создании вокруг себя легенды как о добром и щедром вожде, не скупился. Достаточно вспомнить его жест по отношению к вундеркинду-скрипачу Бусе Гольдштейну. Квартира же всесоюзной славы телепата и миллионщика, удостоившегося личной благодарности вождя, состояла из крохотной комнаты с кухонькой. И ютились в ней — сам Мессинг, его жена, ее сестра, прикованная к креслу-кровати, да еще громадная овчарка. Когда Аида Михайловна в 1960 году смертельно заболела раком, в квартире у постели умиравшей еще постоянно находилась медицинская сестра.
Квартира была на Новопесчаной улице. Утверждение Т.Лунгиной, что это далекая окраина и что туда надо было добираться полтора часа от последней остановки метро «Белорусская», следует поставить под сомнение. По словам московских старожилов район этот фешенебельный, заселенный деятелями науки и искусства, а также высокими военными чинами; кроме того, рядом остановка метро «Сокол».
Миниатюрность квартиры Мессинга Т. Лунгина объясняет тем, что Мессинг был противником «блата», никогда пользы из своей славы не извлекал и не желал выпрашивать у государства приличного жилья. И только в 1972 году, за два года до смерти, на помощь к нему пришла одна из почитательниц, служащая Министерства культуры, и устроила ему покупку двухкомнатной квартиры на улице Герцена, на тринадцатом этаже дома для работников министерства.
Да, несмотря на миллионные прибыли, которые он ей давал, советская власть никогда к Мессингу особенно не благоволила. Скромный юбилей 65-летия, отпразднованный, когда Вольфу было уже 67 лет, одна небольшая награда, заурядное звание «заслуженного деятеля искусств РСФСР» — и это почти все. Роскошная жизнь, о которой он мечтал когда-то, выражалась лишь в золотом кольце с бриллиантом в три карата, с которым он никогда не расставался. Не была ли эта драгоценность одной из тех, что он когда-то приобрел у Калинского? Не должна ли была она ему постоянно напоминать — вовсе не о роскоши, а: будь осторожен, вокруг недруги?
«Ни разу не было и разговора, чтобы съездить хотя бы по туристической путевке в Болгарию или на прежнюю родину — Польшу, которую он помнил и любил до последних дней», — сообщает Т.Лунгина и добавляет две фразы, первая из которых — хвастуновская, а вторая скорее всего верная: «И это казалось особенно странным, если учесть, что первые сорок лет жизни он провел в непрерывных заморских путешествиях. Не исключено, что ключи от тайны держались на Лубянке».
Подтверждает это предположение и то, что, когда в начале семидесятых годов евреям разрешили эмигрировать из Советского Союза, Мессинг, по свидетельству его биографа, «…глядя в пол, тихо и размеренно произнес фразу: что же касается меня, то меня скорее, уберут, чем выпустят».
Когда он серьезно заболел эндартериитом, кровь не поступала в нужном количестве к нижним конечностям, — ему не разрешили вызвать из США бригаду известного доктора Майкла Дебеки, который в 1972 году успешно оперировал по такому же поводу президента Академии наук Келдыша, хотя Мессинг хотел оплатить расходы сам, сколько бы это ни стоило.
При описании имущества после смерти в квартире Мессинга обнаружены сберегательные книжки на общую сумму чуть больше миллиона рублей, не считая процентов, не взятых за последние 10–15 лет. Его друзья якобы никогда не смогли водрузить на его могиле памятник мешало им в этом якобы Министерство культуры, ибо, как пишет госпожа Лунгина, «…кто-то упорно стремился наложить вето на самую память о нем».
Чем же Мессинг не угодил советской власти, кто так в нем разочаровался, чьи расчеты он не оправдал?
У меня почему-то упорно не выходит из головы место из книги госпожи Лунгиной, где она восторженно рассказывает о том, как Мессинг в первые послевоенные годы познакомился «…с одной замечательной личностью, сложной душевной конституции, изломанной судьбы». Речь идет о графе Алексее Игнатьеве.
Из старинного рода графов Игнатьевых произошло немало крупных государственных деятелей, из которых, вероятно, наиболее значителен Николай Павлович, русский посол в Константинополе, участвовавший в подготовке Сан-Стефанского мирного договора, завершившего в 1878 году русско-турецкую войну и обеспечившего Болгарии, Боснии и Герцеговине автономию, а Сербии, Черногории и Румынии —
