– Простите. Я вам, наверно, кажусь болтливой девчонкой с острым язычком. Просто я со вчерашнего дня так ничего не нарисовала, вот и неймется мне. Приехала – думала, порисую, а сейчас чувствую, не могу.
– Значит, скоро будете рисовать. Как пить дать.
– Кто его знает.
– Если ты всегда можешь, то это уже не искусство.
– То есть насиловать себя не надо, вы это имеете в виду?
– Вас послушать, так вы настоящий профи.
– Точно. Я смешна.
Акико обращалась с сигаретой как заядлая курильщица. Над головой среди ветвей проглядывало предзакатное солнце. Зачем большое небо? Вполне достаточно его кусочка.
– Не хотите поужинать? Я знаю тут один ресторанчик у озера. Неплохие отбивные подают.
– Серьезно?
– Вы вели – я угощаю.
– Было бы неплохо. А как же вилла? Там ведь на нас тоже готовят.
– Позвоню им из ресторана, предупрежу. Сегодня суббота, так что посетителей будет с избытком. Наш отказ им даже на руку. Они же кормят в две смены.
Свет стал отливать сумеречными красками. Косые лучи подкрашивали окружающий пейзаж, но цвета эти были обманчивы.
6
В хижину я вернулся незадолго до девяти.
Подложил в очаг несколько поленец. В хижине был и калорифер, но мне больше нравился камин – тепло у него мягче. Комната прогрелась быстро, и вместе с теплом меня отпустило, будто ушло то, что сковывало меня. Хорошее ощущение.
Я смотрел на огонь, потягивал коньяк. В доме был полный погреб спиртного, в том числе и вина. Впрочем, вина я не касался. Вину – свое время, а до тех пор оно должно вызреть. Владелец хижины сразу сказал, что коньяка и виски я могу пить сколько угодно, а насчет вина смолчал. Может, это само собой подразумевалось, но я предпочитаю лишний раз перестраховаться, даже в таких мелочах.
Я стругал ножом прутик. Немного грубовато, но все равно получалось.
Прут был толстым. При желании из него можно было что-нибудь вырезать. Я принялся ковырять его острием ножа. Вполне прилично. Мне как раз захотелось повырезать. Нож будто двигался сам по себе, не ожидая помощи руки.
Прут становился все тоньше, истончился и вскоре совсем исчез.
Я собрал стружки и швырнул их в очаг. Их тут же слизали языки пламени.
Лежа на диване, я думал: а что, собственно, я хотел вырезать? Начал что-то представлять. Нечто, исходящее с кончика ножа. Я взял следующую лучинку. Принялся выскабливать ее кончиком ножа. Хотелось увидеть хоть какую-то форму, пока деревяшка до конца не сточится.
Нож соскочил с древесины и воткнулся мне в ладонь. Я зажал рану рукой, но кровь уже потекла. Похоже было, что я сжимаю кровяной мешочек.
Стало больно. Я пошел на кухню, прополоскал руку в раковине, порвал полотенце на длинные лоскуты и обмотал руку. Я не знал, где в этом доме искать аптечку.
Наблюдая, как кровь пропитывает ткань, я подумал, что завтра прикуплю бинтов и что-нибудь для дезинфекции.
Все дело в том, что я пытался вырезать то, что не должно было быть вырезано. Слишком уж мне хотелось увидеть то, что не предназначалось моим глазам.
Я зажал в ладони недоделанную заготовку. На ней не было кровяных пятен. Просто бесполезная дырка, которую я проковырял кончиком ножа.
Через какое-то время я снял с руки лоскуты полотенца и перевязал рану чистым материалом. Его тут же пропитала кровь, но уже не так сильно.
Я потягивал коньяк и ждал, когда остановится кровотечение.
Зазвонил телефон.
– Я продала картину. Это была Нацуэ Косуги.
– Звонила раньше, но вы не подходили.
– Меня не было.
Я вспомнил, что продал ей полотно. На столике в гостиной до сих пор лежал чек на полтора миллиона иен.
Я почти забыл про ту картину. Теперь это было нечто, что я передал в чужие руки.
Мне не хотелось цепляться за полотна – я знал, что все равно не смогу их закончить. Это было нечто новое. Раньше я чувствовал, что полотно готово. Хорошо ли, плохо ли получилось – главное, я улавливал некую завершенность.
– Можете себе представить, за сколько я его продала?
