– Вы не рисуете людей?
– Я этого не утверждал.
– Тогда нарисуйте меня.
– Зачем?
Акико впилась в меня взглядом. Меня переполняли эмоции, и я, сам не знаю почему, сунул руки в карманы.
5
С утра я разоспался и встал позже обычного. Это из-за Акико: она каждый день стала заглядывать после ужина и задерживалась на пару часов.
Она позировала, сидя возле очага, и я рисовал ее углем в альбоме для набросков.
Два часа истекали, и Акико уходила. Мы сразу так договорились, на два часа, и от заведенного не отклонялись – на пару минут от силы. Когда уходила Акико, у меня начинался вечер. Я принимал ванну и пропускал пару рюмочек, медленно доходя до кондиции. В койку я заваливался с двухчасовым опозданием, поэтому припозднялся с подъемом. Какое-то время меня даже посещало чувство, что я переехал в страну с двухчасовой разницей поясного времени.
Акико захотела посмотреть наброски. Я показал. Их было четыре, и не сказать, чтобы какой-то получился удачнее остальных. Мне нравилось делать наброски, это напоминало прежние времена.
Стали часты снегопады. И несмотря на это, снег не накапливался. На дороге, по которой я каждое утро бегал, лежало немного снега. Я выбирал места, где он начал подтаивать, и кроссовки скоро покрылись грязью.
После обеда я весь день простоял перед холстом в студии. Мучило меня что-то такое, отчего я хотел избавиться. Впрочем, пока я не начинал рисовать, я не знал, с чем именно мне предстоит бороться. Такова участь художника.
– А почему вас обвинили в «нанесении смертельных увечий»? Ведь это была самооборона.
Уголь сновал по альбомному листу, а Акико пыталась меня разговорить. Она ссылалась на газеты, хотя у меня складывалось впечатление, что девушка проштудировала судебные протоколы.
– Вы могли подать апелляцию, тогда вам как минимум отсрочили бы приговор. Вы же, напротив, с самого начала настаивали на том, что намеревались совершить убийство.
– К чему вы клоните?
– Вам хотелось вкусить тюремной жизни? Заворожила эта мысль, да?
– Ради такого не убивают.
Акико сидела возле очага. Кроме того, в комнате был включен масляный обогреватель, так что в гостиной стояла настоящая парилка. Однако гостья не снимала свой свитер цвета палой листвы.
– Вы сейчас загоритесь.
Мне представилось, как пламя из очага охватит ее свитер, но Акико поняла это так, что в комнате слишком жарко. Она поднялась со стула и повернула колесико на обогревателе.
В тюрьме у нас стояли обогреватели, но по ночам все равно было холодно. Койки в камере были поделены – на этот счет строго. Когда появлялся новичок, совершивший мелкую провинность, ему отводили место в холодных углах, где гуляли сквозняки. Ко мне с самого начала отнеслись по-королевски. В тюрьме совсем другие мерила.
– Кажется, я поняла, почему вы сорвались и убили его. Он зашел так далеко в своих оскорблениях, что вы этого уже не могли выносить.
Все равно ей не понять того, чего я сам не понимаю. Я просто улыбнулся. Ахико всего лишь пыталась объяснить себе, почему сидящий перед ней человек оказался убийцей.
– Зимой тут настоящая тишь.
– Завтра я возвращаюсь в Токио.
Я водил углем по бумаге, ничего не отвечая. Честно говоря, мне было странно рисовать Акико. Странно, но не мучительно – иначе я бы не стал этого делать.
– Вы вздохнете с облегчением, не сомневаюсь. И все-таки я очень скоро вернусь. Знакомые пустят меня пожить на своей вилле, тут совсем рядом. Мне придется только платить за электричество, воду и отопление. По сравнению с гостиницей очень дешево.
– Будете сами прибираться и готовить.
– А вы не знали? Так я вас удивлю: я повар.
Акико засмеялась.
– Возьмите.
Я протянул альбом, где было полным-полно набросков Акико.
– Зачем?
– Я закончил.
– Я вас предупредила, что пока рано переводить дух. Теперь я хочу, чтобы вы меня написали. Маслом, если можно.
– Боже правый.
