семейства. Ламарльеры входят в Новем, силы девяти родов хватит, чтобы оградить тебя от посягательств.
— Спасибо, но мне нужно любой ценой снять с себя заклятие. Жозефина знает, как этого добиться. А потом я сделаю ноги из этого кошмара, уж извините…
Мишель потер подбородок.
— Будь поосторожнее с Жозефиной.
— Я в курсе, меня уже предупредили. Но она была знакома с моей матерью и может мне помочь.
Он вдруг застыл на месте, пристально уставившись на меня. Я поняла, что он впитывает сведения обо мне и тут же мысленно их обрабатывает. Меня трясло: к какому бы заключению он ни пришел в результате, оно вряд ли оказалось бы обнадеживающим.
— Дочь Елени! — пораженно прошептал Мишель.
У меня внутри опять все похолодело.
— Немудрено, что за тобой охотятся…
Я не спросила, кто именно: Жозефина или Афина. Мне почему-то стало все равно, мне лишь хотелось быть нормальной. Может, избавившись от проклятия, я перестану представлять интерес для них обеих.
Мишель положил руку мне на плечо и сказал:
— Не бойся, я ведь для тебя стараюсь…
Я съежилась, и мостовая вдруг уплыла у меня из-под ног. Все вокруг заволокло тьмой.
В моей голове мелькали образы — разрозненные и хаотичные. Темница. Виолетта в карнавальной маске. Молочно-белая морда Паскаля с открытой пастью и острыми зубами, нацеленная прямо мне в нос. Моя мать перед зеркалом с залитым слезами лицом, трясущимися руками пытается выковырять змей из-под волос. Гарпия, хлопанье ее огромных развернутых крыл, звон стекла, щебет целого птичьего оркестра. Лучи солнца. Свежие душистые простыни.
Свежие простыни?
Я быстро открыла глаза. Птички и вправду чирикали совсем рядом, снуя и перепархивая в ветках лозы, вьющейся у окна. Я широко зевнула и протерла глаза, смахнув затуманившую их пелену. Во всем теле ощущались усталость и оцепенение; мне казалось, что и лицо у меня отекшее и изнуренное. Но, сперва потянувшись как следует, а затем снова свернувшись калачиком на мягком матраце, я почувствовала, что постепенно прихожу в себя. Лопасти потолочного веера медленно вращались, приятно обдувая меня ветерком.
Скоро выяснилось, что я спала на первом этаже, в комнате с видом на зеленый дворик — похожий был у Жана Соломона на Думейн-стрит. Кто-то переодел меня в белую маечку и белые пижамные штаны на тесемке.
Я слезла с кровати, по дощатому полу подошла босиком к французским дверям и распахнула их. Передо мной над Французским кварталом сиял зимний закат. Воздух к вечеру остыл, но солнце успело нагреть гравий, и от него исходило тепло. Выходит, я проспала целый день от рассвета до сумерек. Впрочем, если целую ночь потратить на высвобождение из «божественной» темницы, а потом тащиться через болото в лоно цивилизации, то такая сонливость вполне объяснима.
Двери не заперты — значит, я не в тюрьме. Наоборот, в мягкой постели, под заботливой охраной Мишеля. Он знает о моей матери, а может, и о моем проклятии кое — что…
За высокой кирпичной стеной послышались цоканье копыт по мостовой и скрип колес экипажа. Из каменного перехода во дворик доносились чьи-то приглушенные голоса. Я невольно стиснула ручку балконной двери: если бы моя мама была сейчас здесь, со мной! Как мало я знала ее! Увидеть бы ей, какой я стала! Теперь я понимала, почему маме захотелось жить именно в этом городе. Он был воплощением красоты — такой, какую можно не только увидеть, но и ощутить на слух и даже на вкус. Я еще раз вдохнула побольше прохладного воздуха, чтобы избавиться от мучительного щемления в груди, затем вернулась в спальню.
На комоде высилась аккуратная стопка одежды. Не моей — та, вероятно, уже не перенесла бы и самой бережной стирки. Джинсы, черная футболка, мои собственные черные ботинки, основательно почищенные… новые носки и белье. На полу рядом с комодом лежал мой рюкзак. Я быстро проверила его и с облегчением убедилась, что его даже не открывали. Пистолета в нем, понятное дело, не оказалось — его забрал ловец τέρας. Зато кинжал был на месте, а большего мне и не требовалось. Этот клинок по смертоносной силе не мог сравниться ни с каким пистолетом.
В смежной со спальней ванной я быстро ополоснулась под душем, дважды промыв перепачканные волосы и походя размышляя, каким образом я здесь оказалась, что мне теперь предпринять и как, черт побери, выудить у Мишеля всю правду, какую он только знал. Выжимая воду из волос, я недоумевала, почему Афина ополчилась на меня и не Она ли, собственно, прокляла весь мой род. Но с чего вдруг греческой богине обрекать моих предшественниц умирать в двадцать один год? Зачем наделять нас волосами, которые невозможно изменить, и глазами цвета океанской волны? Ведь они так или иначе привлекают внимание, а Мишель утверждал, что Афине это нож острый. Тогда зачем?
Я вытерлась, воспользовалась разложенными на столике туалетными принадлежностями, затем оделась во все чистое и достала из-под мойки фен. Впрочем, у меня не хватило терпения досушить волосы до конца, и я принялась сооружать из еще влажной копны что-нибудь менее буйное и сколько-нибудь приличное. После всех процедур, почувствовав прилив бодрости, я закинула на плечо рюкзак и вышла из спальни в поисках съестного. Я не могла припомнить, когда ела в последний раз.
Ах нет, могла. Бенье с Себастьяном.
Дом оказался огромным, уставленным древними артефактами и антиквариатом. Ни дать ни взять, настоящее логово чародея. На третьем этаже располагалась огромная гостиная; из-за высокой двустворчатой двери доносились голоса. Вскоре оттуда вышла служанка с подносом, и я предусмотрительно спряталась за массивную напольную вазу. В гостиной говорили обо мне. Когда служанка ушла, я выглянула из-за вазы и поняла, что попала в библиотеку с богатой коллекцией книг. Удостоверившись, что в ней никого, кроме меня, нет, я выскользнула из укрытия и носком ноги тихонько приоткрыла дверь.
— Слишком опасно оставлять ее у нас, Мишель, и ты сам это знаешь. Афина направит на нас весь свой гнев и могущество.
— Роуэн прав. Ты же видел, что получилось, когда мы приютили Елени. Нам это стоило целого города! Ураганы разрушили здесь всё практически до основания.
— Но все вместе мы сможем защититься! Вместе мы — сила, — возражал Мишель, — И этой силы достаточно, чтобы принять дитя под свой кров.
— Пока на ней проклятие — ни в коем случае! — спорил с ним еще чей-то голос, — Это дитя для нас опаснее всякой Афины — и для всех в нашем городе. У нас не хватит никаких сил остановить ее. Когда она повзрослеет, то будет способна на все, что угодно!
— Проклятие еще не затронуло ее, и пока она для нас безвредна. А если ей помочь от него избавиться, — предложил Мишель, — она станет не нужна Афине и совершенно безопасна для нас.
— Помочь ей избавиться, говоришь? — Я узнала голос Жозефины, — Да ты понимаешь, какой клад мы приобретаем в ее лице? Только подумай об ее безграничных возможностях! Воистину богоравных! И их-то мы навеки искореним?!
Из-за двери послышался звук удара, как будто чем-то твердым стукнули по дереву.
— Жозефина, ты сама-то понимаешь, что говоришь? — резко оборвал ее Мишель, — Вот из-за чего мы в тот раз попали в беду! Не задумай ты тогда использовать Елени в своих целях, мы сейчас были бы в менее плачевном положении. А теперь ты хочешь перекинуться на ее дочь? И все ради власти?
— Ради защиты, — отрезала Жозефина, — Афина враждует с нами со времен инквизиции. С тех самых пор она и пытается стереть всех нас с лица земли. Она не на шутку боится, что мы превзойдем ее в могуществе и что ее собственные творения однажды обернутся против нее и ее опрокинут! Мы должны оставить это дитя у себя, чтобы она стала той, кем ей предначертано быть. Тогда ни Афина, ни любое другое божество не осмелятся восстать на нас.
— Что же ты предлагаешь? Заточить ее в темницу? Нет, я запрещаю!
— Ты не волен ничего запрещать, Мишель, — усмехнулась Жозефина, — Все решает совет. Большинством голосов.
