выродка даже для их странноватой компании, отщепенки даже по меркам приемлющего всех и вся Нового-2. Если бы такое случилось, куда мне тогда деваться? Где бы меня, черт возьми, после этого приняли? И кто?
Нет, как бы то ни было, пусть друзья обижаются сколько угодно и пусть даже мне суждено безвозвратно покинуть Новый-2. Все же лучше, если я унесу эту тайну с собой в могилу.
Мои мысли нарушило резкое карканье, пронзившее хрупкую утреннюю тишь.
На шпиле одной из гробниц поблизости приземлился ворон и, шумно взмахнув несколько раз крыльями, неторопливо сложил их.
— Ари, в любом случае скажи нам, — попросил Себастьян.
Ворон снова каркнул, словно вторя просьбе Себастьяна.
Но мои приятели тоже изумленно воззрились на странную птицу.
Значит, не я одна слышала…
По моему телу разлился ужас, а ворон тем временем обратился в женщину в черных одеждах. Она сидела на корточках на крыше склепа, вцепившись пальцами с устрашающе длинными ногтями в острый выступ. На ее губах играла жутковатая улыбочка.
— Расскажи нам, Ари! Поведай, что ты там видела!
Афина.
В ее спутанные, зачесанные наверх волосы были вплетены увядшие цветы и изумруды.
Я с трудом сглотнула и ощутила, как мышцы в моем теле разом напряглись и все переживания от недавнего видения всколыхнулись с прежней силой и остротой.
— Тебе ли этого не знать, кусок дерьма!
Я сама удивилась, с какой злостью обозвала богиню. Но эти обидные слова сорвались с языка сами собой, после того как я вместе с Медузой прошла через все ее лишения. А все из-за чего? Из-за ее красоты? Из-за какого-то вонючки-небожителя, овладевшего жрицей в храме самой Афины?
Чтоб ей провалиться, этой Афине!
Ее глаза сузились в две неприметные щелочки. Она иронически склонила набок голову, но по высоко вздымающейся груди богини я поняла, что смогла-таки уязвить ее. И чудесно.
— Ну что ж, — скривив безупречные губы, сказала Афина, — если ты сама не хочешь сказать им, придется тогда мне.
18
— Нет! — выкрикнула я.
Афина же поудобнее уселась на кровле склепа, спустила ноги вниз и принялась болтать ногами, словно ребенок. От ее самодовольной ухмылки дрожь пробрала меня до самых костей.
— Пожалуйста, — прошептала я, презирая себя за просительный тон, — не надо…
— О-о! — Афина радостно захлопала в ладоши, — Придумала! Давай-ка лучше покажем им для наглядности! Так сказать, сделаем предварительный набросок будущего. Пока только образ, чтобы никто не пострадал. Зато ты сама, Ари, уяснишь, что ты — им не чета!
— Нет, прошу тебя, не делай этого!
Афина злорадно изогнула уголок рта, и по злобе, вспыхнувшей в самой глубине ее глаз, по немыслимому высокомерию ее взгляда я поняла, что упрашивать поздно. Богиня простерла ко мне руки, и от них отделились две зеленоватые звенящие стрелы. Я не успела даже подняться и осталась стоять на коленях. Парализующая мощь Афины вихрем окутала меня, растрепала одежду и волосы. Узел на затылке не выдержал и распался, светлые волны волос взметнулись вверх и рассыпались по плечам. Мой желудок свело судорогой, а мне самой ужасно захотелось скорчиться, свернуться клубочком, спрятаться от себя самой, но невидимая сила не давала мне согнуться и вынуждала держать голову высоко поднятой, а плечи — распрямленными. Я боролась с этой силой, пот ручьем тек по моей спине, но все напрасно.
Я вскрикнула, пытаясь поднять руки и пригладить шевелюру, положить конец глумлению, но руки не слушались меня. Та же непостижимая сила приподняла меня с колен и поставила на ноги, развернув лицом к друзьям. Я стояла, широко раскинув руки, словно на чистосердечном признании, и смотрела в их бледные лица.
Себастьян… Он успел сделать лишь шаг мне навстречу, но, как ни старался, не мог ни продвинуться дальше, ни помочь мне. И все остальные тоже застыли на месте.
Одни глаза пока подчинялись мне, но, встретившись взглядом с Себастьяном, я почувствовала, что и они неумолимо стекленеют. В горле застрял ком, а сердце зашлось в безумном, болезненном ритме.
И вдруг мои волосы разделились на пряди и скрутились в извивающиеся жгуты, а кожу под ними ожгло, словно огнем.
Я отвратительно взвизгнула и крепко зажмурилась, желая только, чтобы все поскорее прекратилось.
А потом я ощутила, как что-то зашевелилось там, под кожей. Я разинула рот, чтобы глотнуть воздуху, но ничего не получилось. От омерзения и страха меня трясло, нервы натянулись, будто канаты, а по щекам стекали слезы.
Наконец скальп растрескался, и из-под него поднялись гладкие округлые струйки дыма. Они обвили вздыбленные кверху пряди и превратились в смутные призраки ясивых тварей, туманные устрашающие прообразы своих будущих воплощений. Белесые, желтоватые, оранжевые тени гнусным ореолом сплетались и скручивались вокруг моей головы. Я, сама того не желая, видела их даже сквозь сомкнутые веки.
Сердце еще раз гулко стукнуло и затихло, утомленное паникой и переизбытком адреналина в венах. Мои глаза против воли широко раскрылись. Афина приказывала мне смотреть — смотреть на моих друзей.
Мои друзья.
С разинутыми ртами, с перекошенными и побелевшими от ужаса физиономиями, они сбились в кучку и хватались друг за друга в поисках защиты.
«Нет же, только не уходите!» — хотела я попросить их, но не могла издать ни звука.
А Себастьян, хотя и пытался прежде преодолеть незримый барьер и прийти мне на помощь, уже успел сделать шаг назад.
Он отступил.
Я все поняла, и внутри груди у меня вдруг что-то опало и обрушилось; наверное, суровая, неумолимая правда собрала там остатки надежд и разбила их на осколки. Впрочем, чему тут удивляться? Не питай иллюзий — и не разочаруешься. Не верь никому, никого не люби — и не придется страдать. Я сама же отступила от собственных правил. Да и какой нормальный или хотя бы мало-мальски здравомыслящий человек не удерет при виде меня, не обделается или не впадет в шок? Винить здесь некого.
Крэнк, уцепившись за руку Генри и прижавшись к ней щекой, таращилась на меня круглыми, как летающие тарелки, глазами. Ребята продолжали потихоньку пятиться. Все, кроме Виолетты. Девчушка стояла как вкопанная и медленно задирала на лоб карнавальную маску. На ее личике застыло выражение по-детски неподдельного изумления и восторга.
Генри кинулся к ней и дернул за руку, но Виолетта резко обернулась и обнажила клычки. Генри, будто ужаленный, тут же ее выпустил. Вся компания уже отошла за ограду и, взявшись за кованую решетку, окликала оттуда Виолетту. Я едва слышала их голоса, которые тонули в хаосе боли и страдания, смерчем заполонившем мой мозг.
Будто в знак протеста, Виолетта, скрестив ноги, уселась на землю. Другие оставили попытки
