аудитория, что сможет по достоинству оценить нашу совместную жизнь.
– Сомневаюсь, что он будет о вас обоих.
– Я ее муж, – провозгласил Саймон. – Без меня нет никакой истории.
– Без истории, – повторила Анастасия, сбрасывая туфли и сворачиваясь под боком у Саймона, – нет никакой меня.
Дневной свет. Очередная белая постель. Две белые таблетки аспирина на ночном столике, тоже белом. Стакан воды, в нем плавают три маленьких кубика льда. Запотевшее стекло под пальцами мокрее, чем вода в глотке, будто стакан вывернули наизнанку. Будто ее саму – нет. Она насухо вытерла руки о несмятую подушку рядом. Закрыла глаза. Легла неподвижно, прислушиваясь к движению за соседней дверью.
Так Саймон провел ночь с Жанель. Они,
Они согласились, что Анастасии нельзя слишком много светиться на публике или затмевать Саймона. Ее нужно защищать, раз она должна творить великие романы, и хорошо с ней обращаться, раз она должна вверить Саймону свое будущее.
– Но если мы ее потеряем, – подытожила Жанель со своей половины гигантской кровати, – она не единственная юная писательница на планете.
– Ты забываешь одно, – сказал ей Саймон. Он сидел на белом письменном столике на другом конце комнаты, раздетый до рубашки, положив ноги в носках на белый стульчик, – одну очень важную вещь.
– Какую? Абсолютное отсутствие у нее личных амбиций? Я не верю в это, Саймон. Она не инженю. Она спала с профессором в колледже, поскольку думала, что он поможет ей с аспирантурой. Мы ее спасли – пускай считает, что ей повезло. Я не возражаю против этих ее шалостей в интересах рекламы, но будь я проклята, если позволю тебе поверить, что она просто вовремя явилась с «Как пали сильные» без малейшего представления о том, что у нее есть или что она может за это получить. Она хотела статуса МИССИС и кого-нибудь солидного, кто обеспечил бы ей респектабельность, которую не смог дать работяга- отец, и теперь она своего добилась. Но от этого она отнюдь не стала меньшей блядью. Она продала свою пизду за…
– Ты забываешь о том, Жанель, если будешь так любезна и дашь мне закончить, что я люблю Анастасию.
– Ты любишь ее такой, какой себе представляешь, но это не делает маленькую шлюху более…
– Прекрати, Жанель. Это бесполезно.
– Отлично. Люби ее. Очевидно, людям надо кого-то любить.
– Вот именно. Тебе самой не мешало бы попробовать.
– Я уже почти жалею эту тупую потаскушку.
– А я уже почти жалею тебя.
– Ну да, если ты вообще способен что-нибудь чувствовать.
– Да способен, неужели ты не понимаешь? Я люблю свою жену.
– Ее гонорар?
– Не ее гонорар. Это совсем другое.
– Тогда зачем тебе нужна я, Саймон?
– Я не могу справиться с ней один.
– Пять футов два дюйма – такая женщина для тебя чересчур?
– Сейчас нужно сделать кучу денег. Не знаю, напишет ли она когда-нибудь второй роман. Не знаю, насколько она стабильна.
– Поэтому ты просишь меня обобрать эту ненормальную, перед тем как ты выкинешь ее в помойку?
– Я прошу тебя помочь мне обеспечить будущее «Пигмалиона», у которого, как ты, возможно, помнишь, все еще долгов на четыреста тысяч и который, как ты, вероятно, тоже помнишь, по-прежнему является основным источником твоего дохода.
– Ты просишь меня обобрать ее ради моего собственного блага? Как мило.
– Это будет ради всех нас. Я говорил тебе, что случилось с ней в медовый месяц.
– Ты прав. Тебе действительно нужна моя помощь.
– Спасибо, Жанель.
– Начнем с управления продуктом.
– С книги?
– С девчонки. Ты считаешь, что она нестабильна, потому что однажды дал ей валиум для успокоения?
– Не только. Она слишком много пьет.
– Как и Эрнест Хемингуэй. Это американская традиция.
– Я видел, как она курила в ванной. От нее пахло табаком.
– Еще полгода назад она была заядлой курильщицей. Она бросила ради тебя. Вполне естественно, что она…
– И она слишком озабочена. Ей надо слишком много меня.
– Научись имитировать оргазм, Саймон. Женщинам это помогает со времен райского сада.
– Я не об этом.
– Нет, ты об этом.
– А если она захочет детей?
– Не давай ей отвлекаться. У нее есть задача. Ее задача – писать романы. Твоя задача – никогда не давать ей об этом забыть.
– А если она забудет?
– Тогда она, вероятно, захочет детей, и кто знает?
– Ты не хотела детей.
– И до сих пор не хочу.
– Это нормально?
– Я – не твоя проблема.
– Думаешь, Анастасия – это проблема?
– Ты не хочешь знать, что я о ней думаю. Ты уже чертовски ясно дал это понять, Саймон.
– Значит, мы установим ей срок для завершения нового романа.
– Мы навяжем ей срок, определенный издателем.
– Мы обеспечим ей тишину. Изолируем ее. Удалим из ее жизни всех остальных, все средства информации.
– И людей типа Мишель. Она может вбить Анастасии в голову что угодно.
– Мы должны подготовить ее к жизни в обществе.
– То есть ты все еще хочешь хвастаться женой-писательницей?
– Ради галереи.
– Отчасти в этом ее ценность, – признала Жанель. – Мы это сможем, если я буду надзирать.
– Она тебе не нравится.
– Мне большинство людей не нравится. Я похожа на тебя, Саймон. Меня привлекает успех.
Саймон слез со столика, где просидел почти всю ночь. Накинул пиджак. Пересек комнату и посмотрел через щель в задернутых шторах на небо Нью-Йорка в свете нового дня. Сорока этажами ниже люди брели на работу, взвалив на плечи тяжесть новой недели. Солнце достигало их только молвой, что разносилась по отражениям в стеклянной коже небоскребов Парк-авеню.
– Думаешь, она уже проснулась? – теперь уже шепотом спросил Саймон у самого уха Жанель.
– Еще есть время, – сказала она.
– Я лучше проверю, – сказал он.
Она пожала плечами, но он уже возился с задвижками и цепочками на закрытой двери.
– Делай что хочешь, – сказала она. – Можешь меня не слушать.
Он сделал так, и он так не сделал. Он пошел к жене. Сдвинув в сторону табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ»,
