кустах боярышника за хатой.
Татары разбежались по дворам искать поживу. Увязывали в тюки и приторачивали к седлам кожухи, постилки, снедь. Потом подожгли Охов и покинули его, угоняя в далекие края пленных.
Через месяц возвратился в маенток пан Тышкевич. По черни не бедовал. Радостно билось сердце, что не обнаружили татары дом, стоявший в стороне, не увели живность. Но через три года и в маенток пришла беда. Во сто крат оказались страшнее татарских сабель бердыши и косы Северина Наливайко. Едва его отряд пришел на землю Белой Руси, как загудел ульем край. Чернь взяла в руки вилы и топоры. Под ударами крестьянского войска пали Могилев, Давид-Городок, Туров, Пинск. Теплым мартовским днем, раскидывая комья талого снега, конное казацкое войско промчалось мимо сожженного татарами Охова и обложило маенток пана Тышкевича. Сына, двух дочерей и пани под улюлюканье и свист черни посадили в колымагу и великодушно отпустили, а пан Тышкевич закачался в петле на воротах…
Почти пятьдесят лет прошло с тех пор. Внук пана Тышкевича, князь Станислав Тышкевич, приехал в Охов из Вильни, долго стоял на холме, где некогда был маенток деда. Старый лес вырубили, раскорчевали, и с холма видны девять хат нового Охова. Ожил старый шлях. Тянутся к Пинску купеческие телеги, а к Несвижу везут соль из астраханских учугов, вяленую рыбу из Русского моря, бухарские шелка. Но теперь купцов с каждым днем все меньше.
Пан Тышкевич роздал девять наделов земли куничникам. Один из наделов взял угрюмый, высокий мужик Силан, прозванный Сиротой. Кличку такую дали ему потому, что не было у него ни отца, ни матери, ни братьев. Отмеряя Силану надел, староста высказал волю пана: тому куница, кто веру католическую примет. Силан дергал костлявыми плечами, супил лоб, и без того изрезанный морщинами, и согласно кивал черной бородой. И хоть был строгий наказ пана, а староста дал и Силану-схизматику куницу. Землю Силан любил. Весь надел раскорчевал, выбрал из него сорную траву и возделал так, что стала земля мягче пуха. Она вознаградила Силана щедро: хлеба родила хорошие. Золотистое зерно радовало. Силан думал, что годов через пять будет излишек, который свезет на ярмарку в Пинск, а за деньги купит живность. Но пока собрать денег Силану не удавалось. Кроме того, за последний год он еще и задолжал пану за куницу сорок грошей.
Приезд пана Тышкевича в Охов не предвещал ничего хорошего. Силан поглядывал из-за куста орешника, как прошел пан к хате старосты. Возле хаты, под березой, поставили столик, застеленный белой скатеркой, и скамейку. Тышкевич опустился на скамейку. Силан увидал двух похолков в белых кафтанах и сразу защемило сердце. Предчувствие не обмануло. Староста велел мужикам немедля собираться.
— Все? — спросил он старосту.
— Все, ваша мость.
Ждут мужики, что скажет пан. А тот чешет пальцами затылок и смотрит на белые облака. Мужики видят быстрые глаза, острый нос, торчащий шилом над черной щеткой усов. Вздрогнули усы.
— Кто? — пан Тышкевич сузил глаза и посмотрел на эконома.
— Степка Бурак.
— Степка!.. — крикнул староста.
Степка Бурак, сутулый длиннорукий мужик, вздрогнул и опустился на колени.
— Шестьдесят грошей за куницу, — прочитал эконом.
— Почему не отдает? — спросил Тышкевич у старосты.
— Отдам, ясновельможный, — божился Степка. — Свезу в Пинеск овес и коноплю, и отдам…
— Не хочет куничными отдавать, пойдет в тягловые! — прошипел пан Тышкевич. — Пять дней в неделю… Походки! Десять плетей ему, чтоб помнил про долг.
Похолки схватили Степку, бросили на траву и задрали рубаху. Засвистела плеть и голос эконома считал:
— Раз… два… три… четыре…
Не успел Степка подняться с травы и завязать на штанах веревочку, как голос старосты снова оповестил:
— Силан Сиротка!
Походки подмяли Силана. Кто-то сел ему на ноги, кто-то тяжело придавил голову к земле. Упругая плеть обожгла спину, и Силан сжал зубы… Все девять мужиков были старательно высечены в тот же день. А через две недели сонную тишь Охова нарушил людской говор, скрип повозок и храп коней. Грозно поблескивали пики и широкие лезвия алебард. Страх и смятение навевали крылья гусар и тяжелые черные кулеврины на неуклюжих деревянных лафетах. В хате старосты остановились ясновельможные паны — стражник Мирский и пинский войт Лука Ельский. Оховские мужики знали, что войско идет к Пинску, в котором засели черкасы вместе с горожанами. И теперь рядили, что будет с повстанцами?
К вечеру за Силаном пришел староста и повел в хату. По дороге поучал:
— Переступишь порог — падай в ноги. Внимай, о чем тебе говорить будет ясновельможный пан.
— Смилуйся, — просил Силан. — Зачем я надобен ясновельможному?
— Знать не знаю.
Пока шли, все передумал Силан. Может, земли куничные продал пан? А может, просил рейтар высечь его? Скорее всего, что сечь будут. За что — Силан догадаться еще не мог.
Переступив порог, он упал на колени, не рассмотрев еще, кто есть в избе.
— Вставай, — повелел голос.
Силан приподнял голову. В переднем углу увидел трех сидящих. Первый, круглолицый, в камзоле, повторял:
— Вставай. Звать тебя?
— Силаном, ваша мость…
— Поближе иди.
Силан подошел на шаг ближе и, кинув робкий взгляд, рассмотрел тех двоих: здоровущего, рыжеусого, с колкими, как шилье, глазами, и седого, в темном сюртуке с широким, расшитым серебром поясом. Силан сообразил, что все трое — войсковые люди.
— Как мне ведомо, — начал второй, — ты задолжал пану Тышкевичу, податей не платишь. Не плетей заслужил ты, а на кол тебя посадить надобно. Но господин твой ясновельможный великодушен к тебе и терпелив…
— Пусть хранит его бог! — ответил Силан.
— Тебе ведомо, что схизматы, сговорившись, предали Пинеск и отдали его в руки врагов твоих?
— Говорят, ваша мость, что город обложили…
— Привел в Пинеск черкасов вор и разбойник Небаба. Работные люди и чернь раскрыли ему ворота, за что будут наказаны богом… Хочу я, чтоб ты пошел в Пинеск тайно и поелико возможным будет образумил чернь и посадский люд словом господним, дабы не слушали предателей схизматов, не верили им, оружия в руки не брали и никаких почестей черкасам не оказывали…
Силан слушал, о чем говорил пан. А тот хотел немного. Если б мог он, Силан, порешить схизмата Небабу — был бы королевской милости удостоен. Но это так, между прочим. Главная его забота — увещевать люд. Пан достал грош и положил его в жесткую, широкую ладонь Силана.
Силан вышел во двор. В голове кружило, все перемешалось и, как ни старался Силан припомнить все по порядку, о чем говорил пан, — не мог.
Вечером в хату Силана пришел оховский мужик Лавра.
— Разом идем, — прошептал он. — Только боязно мне.
— Чего боязно, — успокаивал Силан. — Ходить будем, глаголети… Пан обещал налоги поубавить…
— Обещал… — .засомневался Лавра. — Да поглядим. Как бы не заплатил, когда восток с западом сойдутся…
Утром пану Ельскому принес донесение лазутчик, посланный к Пинску. Вести он доставил дивные: Северские и Лещинские ворота раскрыты. Из ворот выходят мужики и бабы в лес за хворостом. В городе тишина, казаков за стенами не слышно.
— А что на улицах деется? — хмурясь, допытывался войт.
— В город не заходил, не велено, — признался лазутчик.
— Жаль, — прикусил губу пан Ельский. — Значит, не видно казаков?
