— Если сабли в руках трусов! — закричал Ельский.
— Я потерял тридцать отважных рейтар, — сухо заметил Шварцоха. — И если бы не они, мы не вырвались бы из этого пекла, будь оно трижды проклято!..
Пану войту разбили походный шатер. Он забрался в него и не выходил половину дня. Лежал на сене, укрытый медвежьей шкурой. В который раз задавал себе вопрос: как мог он, опытный и отважный воевода, довериться этой зловещей и предательской тишине? И поплатился! Гетман Януш Радзивилл и маршалки сейма и, может быть, его величество король будут знать, как позорно бежал он под ударами поганых казацких сабель…
Прибывший чауш сообщил, что по шляху движется войско, которое ведет пан Мирский. Войт прикусил губу. Конечно, тридцать паршивых рейтар и столько же драгун — не потеря для отряда, но позорно смотреть в глаза шановному стражнику и признаваться, что был в городе и оставил его, что казаки на городской стене хохочут, показывают войту кукиши и выставляют зады!..
Войт пристегнул саблю, ладонями разгладил складки на сюртуке, надел шляпу с пером и вышел из шатра. Войско приближалось. На тонконогом скакуне ехал впереди стражник пан Мирский.
— Hex жые Речь!
— Hex жые!..
В шатре за обедом сам рассказывал:
— Вошли в город… Я ждал засаду и приказал Шварцохе рубить схизматов… Да разве это войско? Трусы и злодеи. Ни гроша, ни одного гроша!
— Ясновельможный! — махнул Мирский, поднимая кубок. — Завтра казаки разбегутся, как мыши. А чернь откроет ворота.
— Пожалуй, — согласился пан Ельский.
— В обозе у меня малая бочка пороху, полбочки серы, шестьдесят снарядов и пятьдесят огненных пуль для гаковниц. Пушек схизматам не выдержать, — похвалялся Мирский.
Глава пятая
Три дня стоял под Пинском отряд пана Мирского. На опушке леса, против Лещинских ворот, выставили жерла тяжелые кулеврины. Огромным полукольцом до Северских ворот расположилось войско. Были пасмурные, холодные дни, и воины жгли костры. Ночью костры зловеще светились и напоминали горожанам о предстоящей битве. Днем, стоя у шатра, пан Мирский подолгу наблюдал за притихшим, настороженным городом. Пан Мирский понимал, что за войском неустанно следят сотни глаз.
У пана Мирского было намерение начать штурм Пинска на следующий же день после прибытия к городу. Пушкари заложили заряды, затолкали пыжи и замерли с зажженными факелами в ожидании команды. За несколько минут до выстрела примчался чауш с письмом. Мирский сорвал печать, подвешенную на конском волосе, прочел письмо, и листок задрожал в руке. Гетман Януш Радзивилл сообщал, что чернь в городе Турове взбунтовалась и открыла ворота казакам. Гетман просил быть осторожным.
В Турове пану Мирскому бывать не приходилось, но город этот он знал: некогда владел им знатный князь Константы Острожский, которого считал изменником Речи. Это он слишком уж пекся о просвещении края и даже открыл школу для черни. «Хлопов обучать греческому языку!» — прикусив губу, ехидно подумал пан Мирский.
Письмо гетмана заставило пана Мирского отложить штурм на несколько дней. Теперь стало очевидным, что под Пинском не окончатся баталии. После каждого разгромленного загона появляются новые. И будет ли конец им — знает один бог.
На третье утро пан Мирский вышел из шатра, в который раз посмотрел на стены. Ворота были раскрыты, и около двух сотен черкасов вышло в поле. Заиграл рожок, и драгуны вскочили на коней. Пан Мирский смотрел, как гарцевали казаки, и вдруг все разом скрылись снова за воротами. Пан Мирский был удивлен — не мог понять, что это означало. Казаки не пожелали принять бой. Он тут же решился:
— Пробил час!
Войт Ельский ждал этого часа. Теперь он не хотел думать ни о граде Турове, ни о гетманах Потоцком и Калиновском, взятых в полон Хмельницким. Перед ним стояли казаки и чернь, которые захватили шляхетный город, и теперь были ненавистны на веки вечные. Войт покосился в сторону кулеврин, которые задрали в небо стволы, сел на коня и, прошептав молитву, застегнул шлем.
В руках пушкаря колышется факел. О, святое, всемогущее пламя, перед которым не может устоять никакая сила! Пан войт взмахнул рукой, и пушкарь поднес огонь. Из ствола малиновым языком выскочило пламя, ахнула кулеврина. По лесу покатилось эхо. Оно не успело растаять, как раздался второй выстрел. Вслед за ним гаркнули пикиньеры:
— Hex жые!..
Загрохотали остальные кулеврины. Сладковато-колючим запахом пороха затянуло маленькую поляну перед лесом.
Ядра со свистом перелетели через городскую стену. Куда они падали — неизвестно. Может быть, покатились по огородам, разбрасывая землю. Может быть, ударили по хатам, кроша сухие бревна. Пан Лука Ельский до рези в глазах всматривался в ворота. Ему казалось, что открываются они, расходятся в стороны. Но ворота не открывались.
— Не может быть! Отворятся!..
Мелкой раскатистой дробью ударили барабаны. Запела труба, и драгуны, не нарушая строя, подошли к стене. Продвинувшись вперед, остановились в двухстах шагах. Над стеной прогремел мушкетный выстрел и облачком вспыхнул голубоватый дымок. Казацкая шапка показалась и исчезла.
— О-го! — процедил войт. — Они еще собираются давать бой королевскому войску? А может быть, выстрелом предупредили о сдаче? — Войт вынул из кармана сложенный листок и спросил стражника Мирского:
— Пошлем?
Стражник Мирский утвердительно кивнул. Рейтар привел низкорослого, щуплого мужика. Руки у него были связаны и конец веревки держал воин с бердышем. Явился трубач отряда.
— Развяжите хлопу руки, — приказал пан Мирский.
Сняли веревку. Мужик стоял, как и прежде, с заложенными за спину руками, спокойными и немного грустными глазами смотрел на пана Мирского, словно ему было известно, зачем его схватили два дня назад и увели из хаты.
— Хлоп! — Пан Мирский смерил быстрым взглядом мужика с ног до головы. — Ты в Пинске бывал?
— Бывал, пане. Панскую пшеницу на ярмалку везли…
— Где ратуша, знаешь?
— Как не знать, пане!
— Пойдешь вместе с трубачом в город, понесешь письмо маршала и полковника пиньского злодеям: ремесленникам и черни. Покажешь трубачу, где ратуша. Пусть прочитают письмо и дадут ответ — напишут или на словах передадут, все равно. Чтоб запомнил, что говорить будут. Понял?
Пан Мирский взял из рук войта бумагу и отдал ее трубачу. Тот расстегнул сюртук, положил бумагу за пазуху.
— Разговоров с гезами не веди! — строго наказывал пан Мирский. — Спрашивать станут о войске — не отвечай. Скажи, что велено ждать ответ до захода солнца. Потом вертайся с хлопом назад… — и добавил, подумав — Если отпустят…
Трубач побледнел, но ответил достойно:
— Выполню, ваша вельможность!
Они пошли по дороге прямо к Лещинским воротам. Не доходя полета шагов до них, трубач приложил трубу к губам и, набрав воздух, заиграл протяжно и звонко. Звук полетел к городу и замер. На какое-то мгновение стало тихо. Так тихо, что пан Мирский услыхал, как за стеной жалобно заржал конь. Возле ворот трубач повесил трубу через плечо и постучал кулаком.
