— Ховайся на печке, ежели боязно!
— Чего девку бранишь? Бабы люд пужливый… — добродушно махнул Ермола Велесницкий. Он поднялся и толкнул засовку.
Ермола живет через три дома от Шанени. Пять лет назад он переехал в Пинск из Речицы, поставил хату, занялся портняжным ремеслом. Есть у Велесницкого челядник Карпуха, которому Ермола платит с мыта — за каждое пошитое изделие. Деньга у Велесницкого водится. Мужик он не скупой и по воскресным дням любит посидеть в корчме, которую открыл бойкий лавочник Ицка напротив базара… В корчму Велесницкий ходит не один, а зовет с собой Ивана Шаненю и шапошника Гришку Мешковича, угощает обоих брагой и пирожками с капустой. Шаненя в свою очередь потчевал Велесницкого и Мешковича. А Гришка был скуповат, в корчму ходил неохотно. Шаненя добродушно посмеивался над скупостью шапошника. Гришка не принимал слова к сердцу. Может быть, еще и потому без желания шел в компанию Мешкович, что баба его хворает второй год, а во дворе бегает пятеро детишек, которых надо досматривать.
Велесницкий уселся на лавке возле оконца, сцепив на животе большие жилистые руки.
— Что сказал Савелий?
— А что ему сказывать?. Его забота ведома.
— Про Небабу?..
Несколько раз сверкнула молния, озаряя хату зловеще-голубоватым светом. И в тот же миг снова коротко и резко ударил гром.
— О, господи!.. — тихо прошептал Ермола и, крестясь, отодвинулся подальше от оконца.
Пошел густой и частый дождь. Все вокруг затянуло серой, туманистой дымкой. Возле окошка проскочила быстрая тень. Загремела клямка двери, и в хату ввалился Гришка Мешкович.
— Едва не прихватило, — поеживаясь, усмехнулся он.
— Ладный дождь, — Шаненя посмотрел в оконце. — Кабы на денька два… Не повредит.
— Хлебный, — Гришка Мешкович снял шапку, пригладил путаные волосы, и увидел незнакомого человека, сидящего поодаль, в темном углу. — Не свататься ли пришел?
— Нет, — проворчал Алексашка, подвигаясь на лавке ближе к свету.
Алексашка отвернулся к окошку. От неприятного разговора выручил Шаненя.
— Холопы бросают хаты и бегут в загон Небабы. Маентки и фольварки жгут, а панам секут головы… Вот и все вести.
— Под Гомелем? — вытянул шею Гришка Мешкович.
— Там, да и в других местах…
— Сказывал Савелий, чернь вилами и косами дерется яро, а все же сабли… Просил сабли и пики ковать.
— Из чего ковать? — хмыкнул Велесницкий. — Железо надобно.
— И я говорил ему. А Савелий свое: купить надо.
— Найти его можно, да за что купить?
Помолчали. Алексашка понимал, какое наставление привез Савелий. Понимал и то, что на сабли требуется отменное железо. У панов сабли отличные. Из немецкой стали кованные. Разве такую сталь найдешь в Пинске?
Шаненя словно перехватил Алексашкины мысли:
— Железо есть у пана Скочиковского.
Шановного пана Скочиковского в Пинске и далеко за ним знают. Вот уже десять лет, как пан Скочиковский в железоделательных печах плавит болотную руду. Вначале у пана была одна печь, а потом стало их семь. Четыреста пудов железа в год получает Скочиковский из печей. Сказывают, что железо у него покупает для казны ясновельможный пан гетман Януш Радзивилл. В Несвиже льют из него ядра к пушкам, куют алебарды и бердыши. Теперь, когда Хмель разбил коронное войско под Корсунем, пан Скочиковский соорудил еще две печи. Много железа надобно Речи Посполитой, чтоб вести войну с черкасами.
— Скочиковский железо не продаст, — заметил Мешкович. — Не станет пан голову свою на плаху класть… Чтоб потом этим железом смерд ему голову снял?
— Продаст! — возразил Шаненя. — Тайно продаст хоть черту! Жаден пан не в меру. А недавно заимел пару гнедых. Прислал хлопа, чтобы сбрую заказать. Сбрую сделаю, тогда и потолкуем с паном…
— Затеяли мужики громкое дело… — пожал плечами Мешкович. — Не знаю только, что из этого получится.
Шаненя настороженно посмотрел на Велесницкого. У того приподнялась и замерла бровь:
— А что ты, Гришка, хочешь, чтоб получилось?
— С кем за грудки беремся, Иван? — прищурил глаза Мешкович. — С панством? Пересадят на колья всех. Вчера войт пан Лука Ельский привел в Пинск рейтар. Все в латах. Мушкеты висят… Неужто с вилами да с пиками на них?
— Не пойму твоей речи… — встал с лавки Шаненя.
Гришка Мешкович замялся, но продолжал:
— Старики еще помнят, как пятьдесят год назад Наливайка брал Пинск. Захватили мужики город, разбили маенток епископа Тарлецкого. Он ведь был зачинщик Брестской унии… А потом что? Наливайку свои же казаки выдали… И закачался Северин на веревке в Варшаве…
— К чему это все, Гришка? — не стерпел Шаненя.
— Я не ворог, Иван. — Мешкович постучал кулаком по груди. — Как бы хуже не было? Пока есть, слава богу, хлеб и ремесло. Другой раз и перетерпеть можно панское лихо.
— Не буду! — Шаненя заскрипел зубами. — И Ермола не будет. И Алексашка. Спроси у него, что чинят иезуиты в Полоцке? Он тебе расскажет. А в Гомеле что деется? А в Слуцке? Прошелся Наливайко с саблей — полвека были покладисты паны, шелковые были.
— Опять казаки? — не унимался Мешкович. — Казаки про свою землю думают. А на Белую Русь идут не затем, чтобы тебя боронить. Чужими руками жар грести надумали. Туго им стало — сюда подались. Кончится война, и уйдут к себе в степи. А тут хоть пропади пропадом!
— Брешешь! — сурово перебил Шаненя. — Черкасы на Белой Руси выгоды не ищут. Пожива им тоже не нужна. Не татары. А то, что сюда подались, нет дива в этом. Нам туго будет, мы к черкасам пойдем. Помни, стоять нам вместе с Украиной!
— Я тоже так думаю, Гришка, — вмешался молчавший до сих пор Велесницкий. — У нас с черкасами единый шлях: под руку московского царя.
— Не знаю, — вздохнул утомленно Мешкович. — Каждый мыслит по-своему. Ты саблей с паном говорить хочешь, а я, думаю, — добрым словом. Живой человек живого понять может…
Мешкович встал с лавки, подошел к оконцу. Не мог различить сквозь мутное стекло, прошел ли дождь. Сверкнула молния, и раскат грома, казалось, встряхнул хату. Мешкович отпрянул от оконца. Но дождя уже не было. Лиловая туча тяжело поплыла за высокую крышу иезуитского коллегиума.
— Надо идти, баба хворая лежит, — засобирался Мешкович.
Шаненя и Велесницкий понимали, что баба — только отговорка. Не хочет Гришка продолжать начатый разговор…
Разговор в хате, свидетелем которого стал и Алексашка, внес сумятицу в его голове. Он и представить не мог, чтоб был разлад между мужиками. Оказывается, не все так просто, как думалось.
— С казаками разом… Осилим панов или нет, а разом…
Облегченный, протяжный вздох вырвался из груди Шанени. В первый раз, когда встретился в корчме с Савелием, уже тогда понял, что меряться с панами силой — надо иметь отвагу. Но соглашался с тайным посланцем гетмана Хмельницкого, что под лежачий камень вода не течет…
Смеркалось. В небе медленно ползли густые тучи. От них веяло холодом. А на горизонте справа и слева, и за Струменью-рекой сверкали молнии и долетали до города глухие, далекие раскаты грома. И казалось Ивану Шанене, что не молнии, а сабли сверкают и гремят кулеврины в хмуром и всклокоченном небе Белой Руси.
