От этого наряда кружилась голова. Внезапно Бернис приподняла юбку, чтобы полюбоваться черными с кружевным верхом чулками. Хорошо бы ее сейчас кто-нибудь увидел. Ей хотелось поделиться эффектом: впечатление викторианской чопорности и при этом потаенной сексуальности.
Бернис улыбнулась зеркалу, глаза ее отражения сверкали, зубы как будто притягивали к себе свет. Радостное возбуждение гудело в ее венах.
Я способна на что угодно, подумала она. Могу постучать в дверь Дэвида Леппингтона, впорхнуть в его номер и упасть на его кровать, дрыгая ногами в черных чулках и хохоча при виде его удивленного лица.
Сейчас ей хотелось кого-нибудь шокировать.
Она подумала, не вплыть ли ей элегантно в бар внизу, просто чтобы вскружить головы рабочим с бойни, напивающимся в свой выходной; потом сесть у стойки бара, заказать красное вино, столь же несказанно красное, как и ее губы, и посмотреть, кто подойдет к ней первым.
Слишком беззубо, подумала она. Кожу у нее покалывало, глаза сверкали.
Я жажду большего.
Гораздо большего.
Вся кожа у нее в огне.
Сердце забилось быстрее.
Ей хотелось ходить по краю.
Если блондин с видеопленки появится у моей двери, я поцелую его в губы и утащу с собой в постель с самым что ни на есть беспардонным распутством, подумала она.
Если только смогу отыскать блондина с видеопленки.
Электра, наверное, приковала его где-нибудь.
Она держит его как своего секс-раба.
Где?
Эти слова как будто донеслись откуда-то со стороны. Они и вправду прозвучали так ясно, что она решила, что их произнес кто-то в комнате.
Едва не задохнувшись от удивления, она огляделась по сторонам. Никого. Комната оставалась прежней: похожая на звезду трещина в стекле над дверью ванной, картина с девушкой по колено в реке на стене, чемодан с кассетой притаился в шкафу...
И Уильям Морроу, безглазый и такой мертвый, что мертвее не бывает, стоит за дверью твоей спальни.
Нет. Хватит этих глупых мыслей. Никто за дверью не стоит, Бернис. Подожди, сейчас я тебе докажу.
И прежде чем она сумела остановить этот порыв, Бернис бесстрашно распахнула дверь.
В коридоре, черная и с четкими краями, стояла лишь ее тень, отбрасываемая за счет света за спиной.
В остальном коридор был пуст. По всей его длине тянулась старая алая ковровая дорожка (по которой ступают босые нога); нет, не ступают, твердо сказала она самой себе. Держи свое воображение в узде, Бернис.
И тем не менее кровь гудела у нее в жилах. Она пребывала в каком-то странном, почти чуждом ей настроении, как будто всеми действиями ее руководила какая-то внешняя сила.
Небольшой, разумный и ясный осколок внутреннего голоса уговаривал вернуться в номер, закрыть дверь, переодеться, смыть макияж и позвонить кому-нибудь из друзей с Фермы. Этот голос говорил, что ей нужно общество. Ей нужен нормальный, бесконечно тривиальный разговор, чтобы вернуться на землю.
Но что-то завладело ею. Ей хотелось сотворить что-нибудь волнующее и опасное.
Но что?
Подвал.
И снова у нее возникло ощущение, что слова исходят извне.
Тебе не хочется спускаться в подвал, Бернис, сказал голос разума, там темно, грязно и полно крыс...
Но она обнаружила, что быстро идет по коридору, ее сандалии шелестят по ковровой дорожке. Вот она уже на лестнице, быстро спускается по ступеням, чувствуя странный зуд волнения; будто она — шпион, отправившийся на государственной важности задание. Сердце у нее забилось быстрее.
Вернись назад, Бернис, вернись назад.
Вестибюль был покинут. Двери в общий бар были заперты, чтобы не позволить городским гулякам нарушить мир и покой гостиницы. Посетители покидают бар через двери, выходящие прямо на улицу. Электра, наверное, в ресторане. Сквозь запертую дверь бара Бернис были слышны случайные взрывы пьяного смеха под слащавые басы караоке.
Она подергала дверь в подвал.
Заперто.
Прекрасно, ну просто великолепно.
Бернис в нетерпении уставилась на дверь, будто та была преградой на пути к любовнику.
Она быстро заглянула в шкаф за стойкой портье. На полке лежала огромная связка ключей.
О, иди-ка к мамочке, подумала она чуть ли не в приступе горячечного удовольствия.
Понадобилось не более трех попыток, чтобы отыскать требуемый ключ, — и дверь в подвал распахнулась.
Каменные ступени вели во тьму, которая, казалось, пульсировала бархатной чернотой.
Бернис оглядела вестибюль. Свет хрустальной люстры казался слишком ярким, обычно приглушенный цвет красных занавесей — отвратительно кричащим. Такое случается. Когда сидишь и пьешь вино в полутемном баре, а потом выходишь на улицу, где дневной свет кажется немилосердно ярким, поскольку расширенные зрачки отказываются сокращаться, чтобы ограничить поток света, падающего прямо на оптический нерв.
Что со мной происходит, с удивлением подумала она. Реальность казалась такой чужой, все ощущения такими острыми, как будто ей сделали укол какого-то мощного стимулятора.
Вернись назад, Бернис. Постучи в дверь доктора Леппингтона. Скажи ему, что с тобой происходит что-то необычное, невероятное. Не ходи в подвал... не спускайся...
Она бегом сбежала по ступеням. Тьма приняла ее в свои объятия. Широко раскрыв глаза, Бернис огляделась по сторонам, но увидела только мрачно-темные силуэты.
Тьма... Я никогда раньше не видела такой тьмы, в благоговении подумала она. Тьма казалась испещренной темно-темно-красными прожилками.
Она вытянула перед собой руку, ощупывая тьму, будто та могла оказаться твердой и плотной, как стена.
Тут в ее голове пробился предостерегающий голос: ты протянешь руку и коснешься лица. Это голос рассудка прорывался сквозь — головокружительное возбуждение, он пытался побороть его, и даже небезуспешно, но этого было недостаточно.
Повинуясь порыву, она шагнула во тьму, выставив перед собой одну руку и сжимая ключи в другой.
В любую секунду я коснусь лица, думала она. Это будет мистер Морроу, человек, покончивший собой в твоем номере, Бернис. Он окажется там с раздувшимся от гноя лицом, с глазницами пустыми, как свежевырытые могилы... он ждет поцелуя живых губ; он сто лет лежал в одиночестве в своей могиле — о, ему так холодно и одиноко, что он пожертвует своим местом на небесах, лишь бы прижать свои разбухшие от могильных червей пальцы к твоей груди, а потом втиснет свой язык — скользкий, как дохлая рыба, Бернис, — тебе в рот...
У нее перехватило дыхание.
Ее пальцы вжались во что-то холодное в темноте.
Мертвое лицо мистера Морроу...
Нет.
