Джентльмен смотрел на него в упор, с пристальным, даже яростным вниманием.
— …и я все же не сомневаюсь, что нам удастся отвратить его гнев. Для этого всего лишь требуется освободить…
— О! — воскликнул джентльмен, и глаза его вспыхнули. Он все понял и, подняв руку, знаком приказал Стивену замолчать.
Тот сообразил, что зашел слишком далеко.
— Простите, — прошептал он.
— Простить? — В голосе джентльмена звучало удивление. — За что? Прощать здесь нечего. Уже много веков никто не разговаривал со мной так откровенно, смелость делает тебе честь. Тьма, да! Тьма, горе и одиночество! — Он резко повернулся на каблуках и скрылся среди танцующих.
Стрендж прекрасно проводил время. Странная противоречивость бала ничуть его не смущала, ее вполне можно было предугадать. Зал, несмотря на бедное убранство, был отчасти иллюзорен. Глаз волшебника безошибочно определил, что по крайней мере часть помещения находится под землей.
Он поймал на себе взгляд одной из дам. Фея была в платье цвета зимнего заката, а в руке держала маленький сверкающий веер, усеянный чем-то вроде хрустального бисера, больше напоминавшего иней на листьях или хрупкие ледяные иголочки на ветвях.
Как раз составлялись пары для следующего танца. Даму никто не пригласил, повинуясь мгновенному порыву, Стрендж поклонился и с улыбкой произнес:
— Здесь меня никто не знает, и представить нас друг другу некому. Тем не менее, мадам, я буду польщен, если вы позволите пригласить вас на танец.
Дама не ответила и не улыбнулась, однако она взяла предложенную руку и позволила увлечь себя в круг танцующих. Они заняли место среди других пар и с минуту постояли молча.
— Вы ошибаетесь, говоря, будто здесь вас никто не знает, — внезапно произнесла дама. — Я вас знаю, вы — один из двух волшебников, которым предназначено возродить английскую магию. — Она продолжила, словно повторяя пророчество или что-то еще широко известное: — «Имя одному будет Малодушие, имя Другому — Дерзость…» Поскольку вы явно не Малодушие, остается предположить, что вы — Дерзость.
Предположение прозвучало не слишком вежливо.
— Такова моя судьба, — согласился Стрендж. — И она прекрасна!
— Вы так считаете? — Дама искоса взглянула на собеседника.. — Тогда почему до сих пор не сделали, что должны?
Стрендж улыбнулся.
— Почему вы считаете, мадам, будто я ничего не сделал?
— Потому что стоите здесь.
— Не понимаю.
— Разве вы не слышали пророчества, когда его вам изрекали?
— Пророчества, мадам?
— Да. Пророчества… — Здесь она назвала имя, однако произнесла его на своем языке, и Стрендж ничего не понял[147].
— Прошу прощения?
— Пророчество Короля.
Стрендж вспомнил Винкулюса: встав из зимних зарослей, тот старательно отряхивал одежду от земли, листьев, семян. Вспомнил, как, стоя на зимней дороге, тот торжественно что-то декламировал. Однако, что говорил Винкулюс, Стрендж начисто не помнил. Тогда он не собирался становиться волшебником, а потому и не слушал.
— Мне кажется, я вспоминаю о каком-то предсказании, мадам, — ответил он, — но, по правде говоря, я слышал его давно и не помню. Так что же предрекает нам пророчество? Другому волшебнику и мне?
— Поражение.
От неожиданности Стрендж даже заморгал.
— Я… я не думаю… Поражение? Нет, мадам, нет. Уже поздно. Мы и так самые успешные волшебники со времен Мартина Пейла.
Дама промолчала.
Слишком ли поздно для поражения? Стрендж не мог сказать точно. Он подумал о мистере Норрелле в доме на Ганновер-сквер, о мистере Норрелле в Хартфью, о мистере Норрелле, выслушивающем комплименты министров и любезно беседующем с принцем-регентом. Забавно, что он черпал уверенность в успехах мистера Норрелла, однако в тот миг ничто не казалось таким же прочным и непоколебимым. Фея, конечно, ошиблась.
Следующие несколько минут они были заняты танцем. Когда строгий порядок музыки снова свел их вместе, дама заметила:
— Очень смело с вашей стороны было сюда явиться!
— Почему? Чего я должен бояться, мадам?
Она рассмеялась.
— Как, по-вашему, сколько английских волшебников навечно осталось лежать в этом бруге? Под этими звездами?
— Не знаю.
— Сорок семь.
Стрендж невольно поежился.
— Не считая Питера Поркисса. Однако он был не волшебником, а профаном[148].
— Ясно.
— Не притворяйтесь, будто понимаете, о чем я говорю, — резко заявила дама. — Вам не ясно ровным счетом ничего.
Стрендж снова не нашелся, что ответить. Она так быстро раздражалась. С другой стороны, что в этом необычного? И в Бате, и в Лондоне дамы очень часто притворяются, будто бранят тех джентльменов, чьего внимания добиваются. Судя по всему, эта особа принадлежит к тому же разряду. Он решил рассматривать суровую манеру просто как вид кокетства. Может быть, это ее немного успокоит? Непринужденно рассмеявшись, волшебник заметил:
— Кажется, вам известно многое из того, что происходило в этом бруге, мадам.
Он ощутил легкий трепет, произнося столь древнее и романтичное слово.
Дама пожала плечами.
— Я гощу четыре тысячи лет[149].
— Я был бы счастлив побеседовать на эту тему, когда сможете найти время.
— Лучше скажите, когда вы сам сможете еще раз найти время! Я готова ответить на все вопросы.
— Вы очень добры. Благодарю.
— Не за что. Значит, ровно через сто лет?
— Что? Простите, не понял…
Однако, судя по всему, дама решила, что и так сказала слишком много, а потому гость не смог добиться он нее ничего, кроме заурядных замечаний относительно бала и танцующих.
Музыка смолкла, и они расстались. За всю жизнь Стрендж еще ни разу не вел такой странной беседы. С какой стати она не верит, что магия в Англии возродилась? И что за глупости насчет сотни лет? Он утешал себя мыслью, что особа, которая почти не покидает древний особняк в глухом темном лесу, вряд ли ясно представляет события в мире.
Стрендж присоединился к тем, кто наблюдал за танцами, стоя возле стены. Во время следующей фигуры рядом с ним оказалась особенно хорошенькая дама. Однако с красотой ее лица резко контрастировал глубоко несчастный вид. Она положила руку на плечо партнера, и волшебник заметил, что на очаровательной ручке не хватает мизинца.
