Сначала все это было путано и страшно. Теперь уж что-что, а опасность только выросла. Уничтожат ли нас Креозоты? Умрем ли мы с голоду, научимся ли необходимым для выживания навыкам? Но после слов Бернадетты я чувствовал себя сильнее, голова стала яснее, цели — четче. Я был как двигатель, который годами газовал на холостом ходу, а теперь наконец кто-то включил передачу.
Поднимаясь на следующий перевал, выдыхая ртом облака пара, я начал думать, верно ли все, что она мне говорила. Но какая разница?
Какая разница, во что мы верим, если мы верим во что-то?
И когда я поднялся на гребень в солнечный свет, я уже знал правду.
Улыбнувшись, я сказал:
— Привет, кто тут есть! Прекрасное утро! Посмотри вы на него моими глазами, увидели бы мили и мили леса, голубое небо и снежный ковер из миллиона тонн белейшего сахара.
И не успел я сам себя остановить, как я сделал самую странную вещь на свете. Набрав побольше воздуху, я испустил могучий рев, раскатившийся в голубой дали.
Я сообщал Матери-Земле, что рад быть живым.
Мили отщелкивались назад одна за другой, ноги ныли, но самочувствие было хорошим. Я открыл в себе новые источники энергии.
В первую ночь я нашел сарай и там заночевал.
На следующий день тучи начали громоздиться на небо, и постепенно день стал не светлее ночи. Но я все ломился вперед, стремясь в Эскдейл. В эту ночь я заночевал на берегу реки.
Потом шел два дня вдоль реки. Она так расширялась, что я еле видел другой берег. У развилки дорог карта мне сказала, что идти надо вправо. И снова дорога привела меня к горам. Начинался снегопад.
Но до вечера было еще далеко, и я пошел дальше. Снегопад сменился вьюгой.
Высоко в горах мне попалась ферма, занятая небольшой общиной, состоящей из двух тинэйджеров — мужа и жены, которые работали когда-то на ферме с отцом мужа, пока не ударило безумие, их двух грудных детей и восьми школьников, выехавших в турпоход. Когда цивилизация вылетела в трубу, они не вернулись домой, но оказались на ферме Мерфи, где с тех пор и жили.
Они приняли меня радушно, посадили перед огнем и накормили горячим.
— Останешься у нас, — сказал Мерфи-младший. — В такую погоду собаку на улицу не выгоняют.
— Можете мне поверить, я был бы рад, — ответил я. — Но мне надо добраться домой. Там люди в опасности. И они об этом не знают.
— В такую погоду, друг, идти нельзя. Ты еще до темноты погибнешь.
— У нас есть рация, — сказала миссис Мерфи. — Один из наших парнишек ее оборудовал месяц назад. Если у них тоже есть, можем послать им сообщение и сказать, что за беда их ждет.
Я покачал головой:
— Хотелось бы мне, чтобы она у них была. Эскдейл — место очень изолированное, и мы думали, что только мы и остались в мире.
— Ладно. — Мерфи налил мне виски. — Сегодня ты все равно никуда не пойдешь, так что постелим тебе наверху.
— Спасибо, — сказал я. — Но только рассветет, я сразу тронусь.
На следующий день рассвета не было. Все застилали тучи и снег.
И следующий день был не лучше. И следующий. Мерфи мне объяснил, что это уже на всю зиму. Как только снег тут выпадал, он держал крепче боа-констриктора.
Конечно, мы много говорили возле кухонного очага. Это было нелегко — пересказать, что говорила мне Бернадетта о том, почему взрослые опсихели, об этих двух разумах в голове. Я мямлил, подбирая слова, и по временам гадал, не считают ли они меня сумасшедшим. И некоторые мои сравнения для человеческого разума тоже были не слишком удобоваримы:
— Представьте себе, что вы купили видеомагнитофон. Вот это и есть ваш мозг. К нему вам дали две кассеты. Одна пустая — это разум номер один, который потом и станет вашей личностью. На второй ленте записано много чего, и к этому вы ничего ни добавить, ни стереть не можете — это ваш бессознательный разум, номер два…
И вдруг одна светлая девица, которая сидела тихо, как манекен, сказала:
— Блин! Знаешь, мне в этом году казалось, что я съезжаю с нарезки, но я кое-что думала в эту сторону. А в школе узнала про этого типа, доктора Юнга. И про то, как у нас в голове помещается не один ум, а два.
Для меня было огромным облегчением узнать, что есть тут кто-то, понимающий, о чем я толкую.
И мы проговорили еще сутки, и все пришли в жуткий восторг.
А мой восторг каждый раз тыкался мордой об стол, когда я выглядывал в окно и видел, что снег валит не хлопьями, а комьями.
Я пробыл у них уже неделю, когда мне приснился сон. Я видел себя в большом доме и писал что-то, что мне казалось таким важным, что шея согнулась навеки от неудобного положения за столом.
И в моем сне был мой брат.
— Братишка, что ты пишешь?
— Я пишу книгу. Я должен все записать на бумаге — а вдруг со мной что-нибудь случится? — И тут я поднял озадаченные глаза. — А почему то, что со мной было, будет еще хоть для кого-то важным?
— Пиши книгу, брат, пиши книгу.
Когда я проснулся, я уже знал, что должен сделать. Это было вполне ясное послание от старого второго номера у меня в голове. Записать все. Так будет легче дать людям знание, которое спасет им жизнь.
И пока я расправлялся с беконом и яйцами, мне стукнуло в голову, что я теперь вроде нового апостола нового века. Господи, у моих школьных учителей был бы разрыв сердца, узнай они, что я собрался писать книгу.
Мерфи понял, что мне нужно, и помог найти вот этот дом у реки. За много миль отовсюду, он дает мне покой, который нужен для писания всего вот этого.
Хотя дом от его фермы всего в семи милях, мы добирались туда сквозь вьюгу шесть часов.
Естественно, я хотел побыстрее вернуться в Эскдейл. Эта потребность горела во мне расплавленным металлом, но я знал, что это было бы самоубийство. Погода была абсолютно арктической. И в определенном смысле это было на пользу. Я понимал, что плохая погода для меня будет плохой и для Креозотов — она помешает им двигаться на Эскдейл.
И вот он я, сижу тут за столом. Кроме реки, которая черна, все остальное бело от снега.
Мне дали достаточные запасы еды, керосиновые лампы для света и уголь для очага.
В Рождество я ел один. Знаете, чудно это было. Я сидел и думал обо всех, кого в этой жизни знал. Однажды мне почудилось, что с верхнего этажа звучит электрогитара Джека. Я обыскал дом, но ничего не нашел.
Я налил себе полный стакан виски, готовясь к вечеру напиться до отключения, но вдруг с невероятной силой ощутил чье-то присутствие. Как будто со мной в одной комнате был старый друг. И ощущение настолько сильное, будто я его могу коснуться.
Это со мной был мой разум номер два. У меня в голове. И он старался дать почувствовать свое присутствие. Дать почувствовать, что я не один. И что у меня всегда есть спутник, который за меня болеет.
Я вылил виски обратно в бутылку и стал писать.
Сейчас я пишу целый день, и карандаш бегает по странице, будто кто-то водит моей рукой. Я улыбаюсь. Мы с моим бессмертным напарником работаем вдвоем.
К концу января по реке поплыли какие-то предметы. Они были похожи на медленно плывущие по
