дивизий (половина из которых подлежала мобилизации). Военная администрация оставит в своем распоряжении лишь мобильные войска в крупных промышленных и транспортных центрах; каждая группа кроме обычных оккупационных обязанностей сможет выполнять отдельные задания по ликвидации любых попыток сопротивления, прежде чем оно станет опасным.
Однако на фронте все выглядело иначе. Немецкий солдат чувствовал, что он в глубине враждебной страны. Однообразный, в основном равнинный ландшафт прерывался только реками. Днепр, Дон, Миус, Сал, Донец, Оскол, Терек, Сож, Остер, Десна, Сейм. Через все эти реки саперы вермахта строили мосты, на берегах каждой из них были похоронены их товарищи. И везде находился враг, всегда в отступлении, но всегда стрелявший. Часто дневной бой заканчивался, а русские снова стояли на горизонте; танки Т-34 со своими плоскими башнями, еле различимые в цейссовские бинокли, как будто заманивали все дальше на восток. От своих союзников, венгров и румын, не считавших себя сверхчеловеками, немцы начали заражаться тревожными чувствами. Будто русского нужно убивать два раза; будто русских никто не побеждал; будто ни один солдат не выйдет из России живым. И каждый немец, на каком бы участке фронта он ни сражался, с какой-то странной смесью ужаса и восхищения следил за поведением раненого русского:
«Они не кричат, они не стонут, они не ругаются. Несомненно, есть что-то загадочное, что-то непостижимое в их суровом угрюмом молчании».
Будто из злобного желания заставить своих врагов проявить слабость, немцы не оказывали медицинской помощи военнопленным и держали их на голодном пайке. Двингер пишет:
«У некоторых из них, обожженных огнеметами, не было и признаков человеческого лица. Это были покрытые пузырями бесформенные куски мяса. У одного пулей оторвало нижнюю челюсть. Обрывок мяса, прикрывающий рану, не скрывал трахею, через которую дыхание вырывалось хрипящими пузырьками. Пять пулеметных пуль размозжили плечо и руку другого, который тоже не был перевязан. Казалось, что у него отовсюду текла кровь… Я пережил пять военных кампаний, но никогда не видел ничего подобного. Ни крика, ни стона не срывалось с губ этих раненых, которые почти все валялись на траве… Как только стали раздавать еду, русские, даже умирающие, поднялись и устремились вперед… Человек без челюсти едва мог стоять. Раненый без руки привалился уцелевшей рукой к дереву, обгоревшие шли, как могли. За каждым тянулся ручей крови, растекающийся во все увеличивающуюся лужу».
Тревожное чувство пирровой победы посещало в основном солдат пехоты, и это ощущалось в их письмах домой и дневниках. Но потребовалось куда больше времени, чтобы это чувство ощутило и ОКХ. Только не раньше конца августа там стали задумываться о вероятности зимней кампании. 30 августа Гальдер приказал:
«Учитывая последние события, которые могут вызвать необходимость проведения операций даже во время зимы, предписываю оперативному отделу составить доклад о потребностях в необходимом зимнем обмундировании».
Победа под Киевом заставила многих офицеров в Генеральном штабе поверить в то, что еще один такой котел, и с русскими будет покончено, а они будут зимовать в Москве. Только Рундштедт целиком противился этой идее, советовав оставить армию на Днепре до весны 1942 года. Но это было неприемлемо для Гитлера. А поскольку большинство старших генералов – Бок, Клюге, Гот, Гудериан – отвечали за центральный сектор (и питали честолюбивые замыслы), естественно, Рундштедт остался в одиночестве среди высших генералов.
Разумеется, главнокомандующий ничем не выдавал своей неуверенности, когда говорил с бароном фон Либенштейном и другими начальниками штабов в ставке Бока 15 сентября. Целью новых операций, сказал он собравшимся, было «уничтожение последних остатков группы армий Тимошенко». Для этого потребуется три четверти германских войск на Восточном фронте, включая все танковые дивизии (кроме находящихся в группе Клейста, которые должны продолжать очистку Украины). Гёпнер уже передислоцирован с севера и займет позицию в центре. На дальних флангах снова будут танковые армии Гота и Гудериана.
Ширина фронта наступления была необычайно большой. Между исходным рубежом Гота севернее Смоленска и Гудериана – на левом берегу Десны – было более 150 миль. Немецкий план заключался в том, что вклинивание Гёпнера разрубит русский фронт надвое и его части стянутся к центрам коммуникаций – Вязьме (намеченную цель для Гота) и Брянску (цель Гудериана). После ликвидации этих двух окружений не станет препятствий для прямого наступления на советскую столицу.
В приказе, обращенном к рядовым солдатам, фюрер возгласил:
«После трех с половиной месяцев боев вы создали необходимые условия для нанесения последних мощных ударов, которые должны сломить противника на пороге зимы».
Как назло, русский фронт, находившийся против сосредоточения Бока, переживал состояние командного вакуума как раз в те дни, когда немцы заканчивали свои окончательные диспозиции. Тимошенко был переведен на юг, чтобы организовать заслон из осколков разбитой группы Буденного. Конев был назначен на Западный фронт, а Еременко остался командовать Брянским фронтом. Координация между этими двумя фронтами была далека от совершенства. Те многие разрывы, которые ослабляли их совместный фронт, затыкались прямо из Москвы войсками «резервного фронта», подотчетными Жукову. В то время как «резервный фронт» главным образом сосредоточивался вокруг дуги внутренней полосы обороны – Ельцы – Дорогобуж с двумя армиями по обе стороны Юхновского подхода, – Еременко планировал самостоятельную контратаку у Глухова – как раз у того пункта, который Гудериан выбрал для своего вклинивания.
Численность русских, включая кадровые армии Конева и Еременко и «резервный фронт», составляла 15 стрелковых армий, то есть немногим больше полумиллиона человек. Но почти всем не хватало артиллерии, хотя минометов и более мелкого оружия было в избытке. Уровень мобильности был весьма низок – даже лошади стали редки. Еще более серьезным фактором стало ухудшение качества человеческого материала. Ибо, хотя уровень высшего тактического руководства повышался после страшных испытаний первых недель войны, у простого красноармейца не было почти ничего, кроме личной храбрости и физической выносливости. И они должны были противостоять самым опытным и великолепно обученным солдатам во всем мире.
С точки зрения оснащенности и подготовки армии, развернутые для начальных боевых действий в прологе к битве за Москву, были самыми слабыми из когда-либо выставлявшихся Советами. Почти все бойцы были резервистами. То немногое, что они могли помнить из своей военной подготовки, очень отличалось от современных принципов борьбы с танками.
Но у русских оставался еще один резерв личного состава, и в нем числились некоторые лучшие части из всей Красной армии: это 25 стрелковых дивизий и 9 танковых бригад Дальневосточного фронта генерала Апанасенко. Войска Апанасенко были полностью мобилизованы 22 июня, и, когда западные фронты начали отступать, на востоке ежечасно ожидали нападения японцев. Но дни превращались в недели, сезон кампании в Сибири все сокращался, напряжение там начало сходить на нет. Перед Ставкой возникла опьяняющая идея использования этих войск в момент кризиса на Западе.
Сталин был решительно против ослабления сил на Востоке, потому что в 1930-х годах он стал достаточно знаком с поведением японцев на дальневосточных границах и с той внезапностью, с которой они провоцировали «инциденты». Следуя надежной привычке приписывать другим тот же недоброжелательный и циничный стиль мышления, с каким он подходил к проблеме, русский диктатор долго сопротивлялся совету Шапошникова перебросить эти войска на запад по Транссибирской магистрали. То, что он наконец согласился, было связано с теми заверениями, которые Ставка получала от разведывательной сети Зорге из Токио.
Советский Союз, в силу соблазнительности и всеобщности коммунистической веры, всегда находился в выигрышном положении, когда речь шла о шпионаже и подрывной деятельности, по сравнению с другими нациями, полагавшимися на низменные (как утверждают коммунисты) мотивы патриотизма или жадности. В своем противостоянии Германии Советский Союз получал буквально неизмеримую помощь от трех отдельных организаций.
Первой из них была «Красная капелла», шпионская ячейка, действовавшая в недрах германского министерства авиации, в которой служил Шульце-Бойзен, старший офицер разведки люфтваффе. Два других советских агента – Дольф фон Шелиа из министерства иностранных дел и Арвид Харнак из министерства экономики – передавали Шульце-Бойзену информацию из своих ведомств, которую он отсылал в Москву по тайной радиосвязи. «Красная капелла» была особенно ценной в поставке информации о
