План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

высшего бюрократа, отличавшегося стойким неприятием коммунизма – короче говоря, фигурой, идеально подходившей своим положением для сохранения порядка в стране в период любых «трудностей», способной – если будет достигнуто международное согласие – пунктуально ввести Германию обратно в «семью наций». В своем домашнем кругу, где ему как семейному человеку было проще становиться в такую позу, у него был старый знакомый, некий доктор Карл Лангбен, безупречный послужной список которого делал его идеальной фигурой, чтобы поставить на шахматную доску и ввести в игру.

Лангбен был близким соседом Гиммлеров на Вальхензее, и их дочери вместе учились в школе. Когда-то, давно в прошлом, Лангбен обратился к Гиммлеру, прося за своего старого учителя, некоего профессора Фрица Прингсхейма, правоведа, когда его бросили в концентрационный лагерь (из-за его еврейского происхождения). Гиммлер пошел навстречу, и не только приказал освободить Прингсхейма, но и разрешил выдать ему документы на выезд из Германии. Не следует представлять, что отношения этих двух людей были очень близкими, потому что Лангбен, практиковавший в области защиты конституционных прав, периодически позволял себе удовольствие делать вызывающие оппозиционные жесты в сторону правящего режима. Во время суда над участниками поджога Рейхстага он предложил вести защиту коммунистического лидера Эрнста Тоглера. Позднее Лангбен защищал Гюнтера Тереке, министра труда в правительстве Папена, которого нацисты судили по ряду подстроенных обвинений. Осмелев, возможно от дружбы и покровительства своего всемогущего соседа, Лангбен приобрел влияние в кружке «заговорщиков» и общался с Гёрделером и Иоганнесом Попитцем, с которыми обсуждал важность вовлечения Гиммлера в заговор.

Если Гиммлер и ощущал некоторое неудобство от изменнической деятельности своего соседа, он мужественно сносил это. Был, по крайней мере, один случай, когда Гиммлер зашел так далеко, что поделился с Лангбеном своими сомнениями о предстоящем будущем, и, укрепившись этим воспоминанием, Лангбен начал теперь как можно тактичнее внедрять идею его встречи с Попитцем.

Никакой повестки дня такой встречи не существовало, но она имела двойную цель. Во-первых, определить реакцию Гиммлера на идею дворцового переворота; во-вторых, если Гиммлер будет готов, обсудить в общих чертах основы подходов к западным союзникам с целью окончания войны. Похоже, что обе стороны начали с намерения перехитрить друг друга. Заговорщики надеялись использовать СС, чтобы освободиться от Гитлера, а затем ударить по СС всем весом армии. Гиммлер просто хотел использовать Попитца и Лангбена в качестве респектабельных представителей для открытия переговоров. Если бы предложение (об окончании войны на Западе) было принято благожелательно, то не будет и трудностей в том, что Гиммлер возложит на себя исполнительную власть для осуществления переворота, ибо Верный Генрих – имя, присвоенное ему лично Гитлером в признание его полной преданности – имел в своем распоряжении самую идеальную из когда-либо существовавших машин для осуществления переворота – полицию, гестапо, СД и СС.

Перевороты – всегда очень деликатный, даже болезненный вопрос в тоталитарных кругах – занимали много места в обсуждениях в штабе у фюрера. Пока начали происходить первые осторожные сближения между Гиммлером и заговорщиками в Берлине, окружение Гитлера было встревожено событиями в Риме. 25 июля Муссолини был низложен, и маршал Бадольо встал во главе правительства. Несколько дней Гитлер не мог думать ни о чем другом, как о крушении своего союзника, не обращая внимания на текущие военные дела, отчего страдало прямое руководство операцией «Цитадель», которое теперь остановило измотанные войска на том же рубеже, с которого она началась.

Сохранилось несколько фрагментов стенографических записей за этот период, и выдержки из них покажут атмосферу взбудораженности и смятения.

«Г и т л е р (после долгого расхаживания взад и вперед с Кейтелем и Йодлем и обсуждения вероятного развития событий в Италии). …Хотя этот негодяй [Бадольо] сразу объявил, что война будет продолжаться, это не имеет значения. Им пришлось это сказать, но это остается изменой. Но мы тоже сыграем в эту игру, пока готовим все, чтобы одним махом забрать всю шайку, захватить всю эту сволочь. Завтра я пошлю туда человека с приказом командиру 3-й дивизии танковых гренадер, чтобы он прибыл в Рим со специальным отрядом и арестовал все правительство, короля и всю шайку немедленно. Прежде всего арестовать принца-наследника и захватить всю ораву, особенно Бадольо с его бандой. Посмотрим, как они будут сдаваться, а через два-три дня там будет другой переворот. Как далеко они [вероятно, 3-я дивизия танковых гренадер] от Рима?

Й о д л ь. Около ста километров.

Г и т л е р. Ста? Ну, скорее шестидесяти. Вот все, что им нужно. Если он отправится туда с моторизованными войсками, он будет там и сразу арестует все сборище.

К е й т е л ь. Два часа.

Й о д л ь. Пятьдесят – шестьдесят километров.

Г и т л е р. Это не расстояние.

В е й ц е н е г г е р [подполковник из штаба ОКВ]. Дивизия имеет сорок два самоходных орудия, мой фюрер.

Г и т л е р. Они там с дивизией?

В е й ц е н е г г е р. Да, с дивизией.

Г и т л е р. Йодль, подсчитайте быстро.

Й о д л ь. Шесть батальонов.

К е й т е л ь. Готовых к бою. Пять готовы только частично.

Г и т л е р. Йодль, подготовьте приказы для 3-й дивизии танковых гренадер, чтобы немедленно их отправить. Прикажите им направиться в Рим со своими самоходными орудиями, чтобы никто не знал об этом, и арестовать правительство, короля и всю компанию. Прежде всего мне нужен принц-наследник.

К е й т е л ь. Он важнее, чем старик.

Б о д е н ш а т ц [генерал люфтваффе, офицер связи между Герингом и штаб-квартирой фюрера]. Это нужно организовать так, чтобы погрузить их в самолет и вывезти.

Г и т л е р. Прямо в самолет – и сюда.

Б о д е н ш а т ц (смеется). Смотрите только, чтобы Bambino [т. е. принц] не потерялся на аэродроме.

Г и т л е р. Через восемь дней все переменится. Теперь мне нужно поговорить с рейхсмаршалом.

Б о д е н ш а т ц. Я немедленно передам ему».

Повторения и иногда близкая к бессвязности речь Гитлера (особенно заметная в начале отрывка) показывают, что он был в очень нервном состоянии. Как часто бывало в напряженные моменты, ему хочется опереться на Геринга, из флегматичности и цинического настроя которого он черпал силы. И, как теперь бывало все чаще и чаще, Геринга на совещании не было, а когда его находили, оказывалось, что от этого мало толку. Наконец рейхсмаршала разыскали по телефону (было еще только 10 часов вечера), и есть запись того, что говорил Гитлер:

«Алло, Геринг?.. Я не знаю… Вы слышали новость?.. Ну, пока нет прямого подтверждения, но не может быть сомнений, что дуче подал в отставку, а Бадольо занял его место… В Риме это вопрос не возможностей, но фактов… Это правда, Геринг, здесь нет сомнений… Что?.. Я не знаю, мы пытаемся выяснить… Конечно, это ерунда. Он будет продолжать, но не спрашивайте меня как… Но теперь они увидят, как мы продолжаем действовать… Ну, я просто хотел сказать вам. Во всяком случае, я думаю, вам нужно приехать прямо сюда… Что?.. Я не знаю. Я вам скажу об этом, когда вы приедете. Но постарайтесь привыкнуть к факту, что это правда».

Геринг положил трубку. Гитлер сказал, обращаясь ко всем в комнате: «Мы и раньше попадали в такую переделку. Это было в тот день, когда переворот произошел здесь» (по-видимому, он в этот момент показал на карте Белград и имел в виду переворот, совершенный королем Петром и генералом Симовичем в марте 1941 года).

Через два с половиной часа все еще не было никаких признаков появления Геринга, и, очевидно, настроение Гитлера не улучшилось. Вальтер Хевел, представитель министерства иностранных дел, предложил дать какую-нибудь гарантию Ватикану.

«Г и т л е р. Это ничего не дает. Я войду прямо в Ватикан. Вы думаете, Ватикан меня смущает? Мы все это возьмем. Во-первых, весь дипломатический корпус находится там. Мне это все равно. Этот сброд находится весь там. Мы все это стадо свиней оттуда выставим. Потом мы дадим извинения. Это все не