финансируя бродвейские мюзиклы, которые снимались с репертуара сразу после премьеры. «Тот еще продюсер, – усмехнулась она. – И вообще, узнай кто-нибудь, сколь мало вкладывают в дело эти двое, сразу перестали бы лизать им пятки».
Смех один с этими мальчиками. «Мальчики, – саркастически повторила она про себя. – Уже мужчины средних лет. Но забавно, что Питеру единственному из всей семьи досталась эта миловидность. С его красивым лицом, большими карими глазами и обаянием он мог бы и сейчас стать кинозвездой. Неудивительно, что девицы всегда на него западали. Да и теперь тоже, держу пари».
Грег Гэннон, напротив, по комплекции остался субтильным, как подросток, и, что скрывать, был невзрачен в той же степени, в какой Питер великолепен. Грег к тому же начинал лысеть, а он и так всегда болезненно относился к своему росту. Это казалось Эстер немного несправедливым. Но ни один из младших Гэннонов, по ее твердому убеждению, не был достоин отца и тем более доктора Гэннона.
«Ну да ладно, – оборвала она себя. – Не надо забывать, что мне отлично платят, у меня офис в хорошем месте и приличные пенсионные отчисления на будущее. Немало людей хотело бы оказаться на моем месте».
Эстер начала просматривать пачку корреспонденции, положенной ей на стол. Именно она изучала сотни запросов на гранты и передавала подходящие в правление, в которое входили Грег и Питер Гэнноны, доктор Клей Хэдли, доктор Дуглас Лэнгдон и последние восемь лет вторая жена Грега, Памела.
Иногда Эстер удавалось довести до сведения начальства «прошения с мест», как она их называла, из небольших больниц, церквей или миссий, отчаянно нуждавшихся в деньгах. По большей части удовлетворялись запросы из крупных клиник и центров искусства, выставляющих на всеобщее обозрение имя клана Гэннон, чтобы его щедрость не забывалась. За последние два года грантов выделялось все меньше и меньше.
«Интересно, сколько же денег у них остается на самом деле?» – спрашивала она себя.
10
В ночь понедельника, после звонка Скотта Альтермана, Моника почти не спала. В ночь вторника тоже. Когда в среду она проснулась в шесть утра, первая ее мысль была опять о нем. «Он это не серьезно, – думала она, пытаясь убедить себя в этом, как делала и весь предыдущий день. – Должно быть, блефует. Чтобы переехать сюда, он не откажется от практики в Бостоне».
Или откажется? Он блестящий адвокат. Ему всего сорок. Он успешно защищает высокопоставленных политиков по всей стране, приобрел общенациональную репутацию. Именно так. С такой репутацией он может поехать куда угодно. Почему бы не в Нью-Йорк?
«Но если даже и переедет, что с того? – успокаивала она себя. – За последние четыре года, что я живу здесь, он не так уж сильно меня беспокоил, если не считать редких телефонных звонков да цветов, которые присылал мне на квартиру пару раз».
Моника старалась найти утешение в этой мысли, пока принимала душ, одевалась в красно-коричневый свитер и подходящие по тону слаксы, вдевала в уши маленькие жемчужные серьги. «Не стоило бы надевать серьги, – мелькнуло у нее в голове. – Дети всегда их хватают». За завтраком она опять забеспокоилась о Салли Картер. «Вчера я ее не выписала, и напрасно. Если ночью у нее не было температуры, нужно обязательно отпустить ее домой».
В восемь пятнадцать Моника была уже в больнице и начала утренний обход. Сначала она остановилась у сестринского поста, чтобы поговорить с Ритой Гринберг.
– У Салли нормальная температура, да и аппетит довольно хороший. Вы хотите подписать документы на выписку, доктор? – спросила Рита.
– Прежде я сама хочу поговорить с ее матерью, – ответила Моника. – Правда, сегодня у меня плотный график приема. Позвоните, пожалуйста, госпоже Картер и скажите, что мне надо с ней встретиться перед выпиской Салли. Вернусь сюда в полдень.
– Вчера я оставила ей сообщение о том, что вы на всякий случай задерживаете Салли еще на сутки, – откликнулась Рита. – Думаю, наша мамочка прочла его, потому что так и не пришла навестить девочку. Я спросила у вечерней смены. Эта дама – та еще штучка.
Вздохнув, Моника вошла в маленькую палату, где стояла кроватка Салли. Девочка спала на боку, положив ладошки под щеку. Светло-каштановые завитки обрамляли личико. Она не пошевелилась, когда опытными руками Моника коснулась ее спины и приложила стетоскоп – послушать, нет ли шумов и хрипов. Все было спокойно.
Моника ощутила настойчивое желание вынуть Салли из кроватки и дождаться, пока та проснется у нее на руках. Но вместо этого она резко повернулась и вышла из палаты, чтобы продолжить обход. Все ее маленькие пациенты поправлялись. «Не так, как Карлос Гарсия, долго бывший в критическом состоянии, – подумала она. – Не так, как Майкл О’Киф, который должен был умереть три года назад».
В коридоре, ведущем к лифтам, она столкнулась с Райаном Дженнером, подошедшим с другой стороны. Этим утром на нем был белый пиджак. Проходя мимо него, она поинтересовалась:
– Сегодня операций нет, доктор?
Она ожидала услышать брошенный через плечо небрежный ответ вроде: «Сегодня нет», однако Дженнер остановился.
– Так же как и развевающихся светлых локонов, – откликнулся он. – Моника, на выходные ко мне приезжают друзья из Джорджтауна. В пятницу вечером у меня дома будет вечеринка с коктейлями, а потом мы идем в тайский ресторан. Две девушки, Дженин Уэстервелт и Натали Креймер, сказали, что надеются тебя увидеть. Как ты на это смотришь?
Огорошенная неожиданным приглашением, Моника ответила не сразу.
– Что ж…
Потом, сообразив, что ее приглашают встретиться с бывшими сокурсниками, а не на свидание, кивнула:
– С радостью увижусь с Дженин и Натали.
– Отлично. Я пошлю тебе сообщение по электронной почте.
Дженнер быстро зашагал по коридору прочь. Моника, продолжая идти к лифтам, импульсивно обернулась, чтобы посмотреть на его удаляющуюся спину, и смутилась, встретившись с ним взглядом.
Смущенно кивнув друг другу, они одновременно ускорили шаги в противоположных направлениях.
Ровно в полдень Моника вернулась в больницу для встречи с Рене Картер, которая явилась в половине первого и, похоже, не была смущена тем, что заставила Монику ждать. На ней был, судя по всему, дорогой костюм оливкового цвета с коротким пиджаком. Черный свитер с высоким горлом, черные чулки и невероятно высокие каблуки черных туфель придавали ей вид манекенщицы, готовой выйти на подиум. Короткие золотисто-каштановые волосы, заправленные за уши, обрамляли хорошенькое личико, еще более выигрывающее от умелого макияжа. «Она не собирается домой, чтобы ухаживать за Салли, – подумала Моника. – Возможно, у нее назначена встреча за ланчем. Интересно, сколько времени она проводит с бедной малышкой?»
Неделю назад Салли была доставлена в отделение неотложной помощи пожилой няней. Через час приехала Рене Картер в вечернем платье и стала оправдываться, объясняя, что, когда она оставляла дочку, с той было все в порядке и что она не представляла, что ее сотовый выключен.
Теперь Моника поняла, что даже с макияжем Картер выглядит старше, чем казалось в тот вечер. Тридцать пять по меньшей мере, подумала она.
Сегодня мамашу сопровождала молодая женщина лет двадцати, которая застенчиво представилась Кристиной Джонсон, новой няней Салли.
Картер и не подумала извиниться за опоздание. Как и не сделала попытки взять Салли на руки, что возмутило Монику.
– Я уволила прежнюю няню, – объяснила она немного гнусавым голосом. – Та не сообщила мне, что Салли весь день кашляла. Но я знаю, что Кристина подобной ошибки не допустит. У нее отличные рекомендации.
Она повернулась к Кристине.
– Почему бы тебе не одеть Салли, пока я беседую с врачом?
Когда Моника в сопровождении Рене Картер выходила из палаты, Салли захныкала. Моника не стала оборачиваться. Вместо этого, расстроенная тем, что девочку забирает домой такая безразличная с виду
