Европы, срезая по дороге головы мусульман и христиан без всякого предпочтения одних другим. А может быть, так поражали ее брови. Черные, как перья ворона, они создавали резкий контраст со светлыми волосами. И чтобы закончить портрет: от длинной линии ее спины захватывало дыхание, когда она стояла, держа в чутких пальцах бокал вина, чуть касаясь ногтем передних зубов и улыбаясь, будто слышит забавный рассказ. А я оторваться не мог от этих зеленых глаз...
– О чем задумался? – Говард Спаркмен подошел сзади и положил мне руку на плечо, наклонившись вперед, чтобы наколоть пластиковой вилкой кусок колбасы, потом шутливо дернул меня за ухо свободной рукой. – О чем задумался, спрашиваю?
– Что, прости? – Я сфокусировал взгляд на улыбающемся круглом лице.
– Слушай, лапонька, ты действительно где-то паришь с феями?
– Да нет, кое о чем задумался.
– Кое о чем? Кое о ком, вернее. Я прав или н прав?
Я усмехнулся.
– Слушай, пусть от тебя будет толк – передай мне еще баночку пива.
– Услуга за услугу. Ты мне набери тарелку цыплят, хлеба, капустного салата, картофельного салата, да еще этих креветок, сельдерея и вон той розовой штуки в большой миске – что это, я не знаю, но оно так заманчиво поблескивает, что я готов жениться. Можешь еще горсточку колбасок прихватить.
– Ты все еще на диете?
– Да ну тебя! – рассмеялся он. – Меня Рут все время достает.
– Я бы не жаловался. Посмотри, какое на ней платье!
– Рик, друг мой, она моя кузина.
– Значит, это вполне законно?
– Да, но невозможно... Слушай, это долгая история. Давай, ты мне набери еды, я тебе принесу пива, и ты мне расскажешь про свой оркестр.
Нагруженные большими тарелками еды и кучей банок пива, собравшихся у наших ног, как помет преданных щенят, мы сели на скамейку в патио Бена Кавеллеро и стали разговаривать. Такой выдался вечер – все говорили о будущем. У всех были планы. Шампанское так подняло дух, что невозможного в мире не осталось.
С Говардом Спаркменом я познакомился, когда переехал в Ферберн. Ему было одиннадцать, мне девять. Он сидел на дереве, нависавшем над нашим садом.
– Эй, пацан, – крикнул он, – закусь есть?
– Закусь?
– Ага, закусь. Ну там, шоколад, яблоки, пирог... еда, в общем?
– Нет.
– А, черт, я с голоду помираю. Ладно, тогда залезай ко мне.
– А это не опасно?
– Безопасно, как в доме... таком, знаешь, набитом под крышу динамитом, с искрящей проводкой и полным грузовиком спичек у входа.
Насколько я знаю, теперь Говард по деревьям не лазил. Теперь он носил очки с золотой оправой, лицо у него было как полная луна, и работал он в банке в Лидсе. А ел все равно как бегемот. Этот человек обожал, просто обожал есть и пить. Но он, с виду законченный стереотип увальня-обжоры, последний год до седьмого пота тренировался, добывая пилотские права. И если когда-нибудь в солнечный воскресный день над Ферберном скользнет легкий самолет, стреляя двигателем среди звуков горловой отрыжки, можете последний доллар ставить, что это не кто иной, как Спарки Говард наслаждается очередным налетом на синее небо.
Мы сидели, Говард слизывал с пальцев цыплячий жир и говорил, как откроет когда-нибудь ресторан. Я ему верил.
– Быстренько, Рик, – оживленно сказал он, – дай-ка вон ту чесночную подливку. У тебя за спиной.
– А как ты назовешь ресторан?
– “Кормушка”.
– А что будет в меню?
– Уж точно не будет этих вшивеньких тарелочек с листиком того и капелькой сего. Придешь в “Кормушку” – нажрешься, как викинг. – Он протянул мясистую руку. – Здоровенные куски говядины... рыба целиком... горы картошки... озера подливы. Там тебе не ложка нужна будет, а лопата.
– Когда будем давать свой рекордный концерт в Лидсе, я к тебе приведу весь оркестр.
– И публику тоже веди.
Я усмехнулся:
– Ловлю тебя на слове.
Говард глотнул пива.
– Я тут со Стенно говорил в гараже. Он только что вернулся с Тенерифе.
– А, с медового месяца! Усталый у него вид?
– Усталый? Изможденный!
– Зная Сью, думаю, она его все две недели из койки не выпускала.
– В общем, когда они там были, началось извержение вулкана Тейде. Как раз посередине их отпуска. Сью только что легла, а Стенно был в душе, и тут весь дом затрясся, стены загремели.
– И что он?
– А он крикнул Сью: “Что там творится?” Она отвечает: “Наверное, землетрясение”. А он кричит в ответ: “Слава Богу, а то я думал, ты без меня начала”.
Мы засмеялись. Было тепло и хорошо. Синева над головой становилась темнее. По траве ходили люди, весело болтая, пили вино из бокалов. Кейт Робинсон откусывала булку. Даже оттуда, где были мы с Говардом, была видна белизна ее зубов.
То, что случилось, случилось без предупреждения. Он будто упал с темно-синего неба. Только что были смех и музыка, и вот на траве лежит человек.
Он орал, сучил ногами. Сначала я подумал, что у него на лице маска.
Это и была маска. Своего рода.
Лицо человека было покрыто кровью.
3
– Что с ним стряслось?
– Кто-то его головой сыграл в футбол.
– Осторожнее!
– Надо ему чем-то лицо обтереть... Боже мой, видите этот порез на глазу?
– Полотенце... Бен, нужно полотенце. Можно...
– Конечно, конечно, бери из ванной. Я пока аптечку принесу.
– Здесь дело серьезное. Швы нужны.
– Я тут вижу только один порез. Не думаю... Эй, эй, спокойнее! Все хорошо, мы тебе поможем! Лежи спокойно, мы...
Если на лужайку, где идет вечеринка, падает человек с окровавленной головой, вы попытаетесь помочь, верно? Сделаете все, что можете, даже если это просто вызвать “скорую”.
Но этому типу ничего такого не было нужно. Он извивался и кричал каким-то странным голосом: “Оставьте меня... не трогайте, не трогайте... не надо.
Глаза у него были закрыты, и выражение лица было такое, будто какой-то садист ободрал его наждаком.
В конце концов все отошли от него на пару шагов, оставив корчиться на траве. Кто бы ни пытался до него дотронуться или успокоить, слышался тот же всхлипывающий голос: “Оставьте меня... не трогайте, не трогайте... не надо, не надо больше!” От его корчей на траве оставались кровавые мазки.
Я оглядел столпившиеся вокруг озабоченные лица. Все ощущали одну и ту же беспомощность. Одно дело – помочь человеку с порезанной головой. Но такой, который ведет себя так странно... даже, прямо говоря,
