Свет иных дней

Она почему-то понимала, как он себя чувствует, и тактично, незаметно старалась держаться от него подальше. Она знала, что окажется рядом в тот день, когда он будет готов встретиться с ней, и их отношения возобновятся.

Но с отцом и Кейт Бобби хотя бы понимал, почему чувствует себя так, а не иначе, мог отследить причину того или иного отношения, приклеить робкие ярлычки к бурным чувствам, охватывавшим его. А страшнее всего были колебания настроения, от которых он страдал без всяких видимых причин.

Он мог проснуться в слезах – неведомо почему. А посреди мирного, спокойного дня его вдруг охватывала неописуемая радость, и ему казалось, будто все наконец обрело смысл.

Прежняя жизнь казалась далекой, бесплотной, похожей на набросок простым карандашом. А теперь он погрузился в новый мир цвета, плоти, света и чувств, где самые простые вещи – завиток первого весеннего листка, солнечные блики на воде, плавная линия скулы Кейт – наполнялись красотой, о существовании которой он раньше даже не подозревал.

Бобби – хрупкому «эго», скользящему по поверхности мрачного внутреннего океана, – нужно было научиться жить воедино с новым, сложным, противоречивым человеком, которым он неожиданно стал.

Вот почему он искал встреч с братом.

Бобби становилось лучше рядом со спокойным, уравновешенным Давидом, похожим на медведя, с густыми, торчащими во все стороны светлыми волосами, склонившимся над софт-скрином, погруженным с головой в работу, радующимся логике и внутреннему порядку, удивительно аккуратно ведущим записи. Характер Давида был таким же массивным и прочным, как его тело; рядом с ним Бобби словно бы растворялся, превращался в струйку дыма, но при всем том немного успокаивался.

Как-то раз, не по сезону холодным вечером они сидели и, прихлебывая кофе, ожидали результатов очередного экспериментального прогона. Новая «червоточина», выуженная из квантовой пены, должна была расшириться намного сильнее, чем прежде.

– Я могу понять теоретика, желающего изучить пределы технологии применения «червоточин», – признался Бобби. – Раздувать оболочку как можно сильнее. Но мы и так уже достигли огромного прорыва. Наверняка теперь главное – внедрить полученные достижения в практику.

– Безусловно, – негромко отозвался Давид. – На самом деле внедрение важнее всего. У Хайрема цель – создать новое поколение «червоточин», оторвать его от аппаратуры, основанной на физике высоких энергий и доступной только правительствам и крупным корпорациям, и превратить в нечто легкое в производстве и миниатюрное.

– Как компьютеры, – сказал Бобби.

– Именно. Только после миниатюризации и появления персональных компьютеров эта техника смогла завоевать мир. Обнаружились новые сферы ее применения, образовались новые рынки сбыта, и изменилась вся наша жизнь. Хайрем знает, что мы не сможем вечно удерживать нашу монополию. Раньше или позже кто-то еще разработает независимый проект червокамеры. Может быть, этот проект будет лучше нашего. А уж за этим непременно последуют миниатюризация и снижение стоимости.

– И будущее «Нашего мира», – добавил Бобби, – несомненно, в том, чтобы стать лидером рынка со всеми этими маленькими генераторами «червоточин».

– Такова стратегия Хайрема, – сказал Давид. – Червокамера ему видится как устройство, заменяющее все прочие, предназначенные для сбора информации: фотокамеры, микрофоны, научные датчики и даже медицинские зонды. Правда, не скажу, что мне просто-таки не терпится пройти эндоскопию с помощью червокамеры… Но я ведь говорил тебе, что немного изучал бизнес, Бобби. Массовое производство червокамер создаст большие удобства, и нам хватит прибыли от продаж. Но я верю, что с нашей технической помощью Хайрем сумеет открыть для себя намного более широкие возможности за счет дифференциации, предложив такие области применения червокамеры, какие не предложит больше никто на рынке. Вот эту область мне и интересно изучить. – Давид усмехнулся. – По крайней мере, я объясняю Хайрему, что именно на это тратятся его денежки.

Бобби смотрел на него и старался думать о нем, о Хайреме, о червокамере. Он пытался понять.

– Тебе важны просто знания, да? Это для тебя главное.

Давид кивнул.

– Наверное, так. Наука – это в основном тяжкий и занудный труд. Бесконечные повторы, беспрерывные проверки и перепроверки. А в связи с тем, что нужно отбраковывать ложные гипотезы, большая часть работы носит разрушительный, а не созидательный характер. Но иногда – возможно, всего-то несколько раз в жизни – наступают возвышенные мгновения.

– Возвышенные?

– Не каждый назовет это так. Но я это так ощущаю.

– И тебе безразлично, что может так случиться, что твои работы некому будет прочитать через пятьсот лет?

– Не хотелось бы, чтобы это было так. Возможно, этого не произойдет. Но откровение важнее всего, Бобби.

На софт-скрине у него за спиной фейерверком рассыпались пиксели, и послышался звук, похожий на негромкий звон колокола.

Давид вздохнул и повернулся к экрану.

– Но, похоже, сегодня так не будет.

Бобби через плечо брата заглянул на экран, по которому бежали строчки цифр.

– Опять неустойчивость? Совсем как в первые дни, когда ты только начинал работать с «червоточинами».

Давид нажал несколько клавиш и задал параметры очередного теста.

– Видишь ли, мы становимся немного излишне амбициозны. Наши червокамеры уже способны добираться до любого места на Земле, преодолевать расстояния в тысячи километров. А теперь я