орла. Скала, в центре которой циферблат часов с одной часовой стрелкой, густо покрыта медальонами с разноцветной эмалью. Это гербы русских городов и губерний.
Плывёт по серебряной воде золотой варяжский корабль под парусом с семью гребцами — это герб костромичей. У пермяков — серебряный медведь на красном фоне. Идёт себе мишка не спеша и несёт на спине золотое Евангелие. На серебряном щите герба Иркутской губернии — чёрный бобр, держащий в зубах соболя. У богатых рыбой саратовцев и герб соответствующий — три серебряные стерляди на голубом щите многоводной Волги. У тамбовцев — серебряный улей и три пчелы. А на гербе Тобольской губернии — атаманская булава, на которой украшенный драгоценными камнями круглый щит Ермака да казачьи знамёна на острых древках…
И чего только не было в «ларце времени»!
Модель часов с органом, соловьём и кукушкой, которые сделал для царя Михаила Романова мастер Мельхерт, за что и получил невиданное по тем временам вознаграждение — три тысячи рублей.
Часы-диорама, изображающие средневековый замок, часы-кубок; часы львовского мастера семнадцатого века Каминского, где на зубцах каждой шестерёнки гравюры; «астрономические часы» русского умельца Ивана Юрина!
Воспользовавшись отсутствием отца, который был в гостях, я допоздна засиделся в этой комнате.
Мне казалось, что я не пропустил ничего более или менее примечательного. А на следующий день, когда отец поинтересовался моими впечатлениями, выяснилось, что на самое главное я как раз и не обратил внимания…
Во-первых, часы Аракчеева, удостоившиеся чести попасть в энциклопедический словарь, и часы первой, и покуда последней, женщины на посту президента русской Академии наук Дашковой, которые такой чести не удостоились. И теми и другими часами отец очень гордился.
Что касается часов графа Аракчеева, то ни они сами, ни их умилительная история особого впечатления на меня не произвели.
После смерти в 1825 году Александра I Аракчеев заказал часы с бюстом своего благодетеля одному из лучших часовщиков Парижа. Часы были сделаны без особой выдумки, но добротно и со вкусом.
Самым примечательным в этих часах было выложенное в нижней половине циферблата число 1925.
Дело заключалось в том, что в 1833 году Аракчеев, желая увековечить Александра I, а заодно и себя, внёс в государственный заёмный банк весьма солидную по тем временам сумму — пятьдесят тысяч рублей. До 1925 года эти деньги вместе с начисленными на них процентами никто не имел права трогать. А в 1925 году три четверти образовавшегося капитала должны были быть выплачены в качестве премии тому, кто напишет лучшую историю царствования Александра I. Четверть же предназначалась на достойное издание этого труда…
Но в двадцать пятом году претендентов на эту премию, естественно, уже не было. История всех русских самодержцев в 1917-м была полностью и окончательно завершена Великой Октябрьской социалистической революцией.
Значительно большее впечатление произвели на меня часы княгини Дашковой. Дашкова получила в подарок от мастеров академии часы в виде богини правосудия с весами в руках. На одной чаше весов находилась Венера, любующаяся красотой стоящих перед ней мужчины и женщины. А на другой — плаха и палач с топором.
— Итак, — сказал я, — во-первых, вы не обратили внимания на часы Аракчеева и Дашковой. А во- вторых?
— А во-вторых, я не придал никакого значения столику, который стоял в простенке между двумя окнами. Между тем этот столик предназначался для часов, которые отец начал разыскивать ещё до моего рождения и за которые готов был отдать всю свою коллекцию.
— Что же это были за часы?
— Не торопитесь, голубчик. Приготовьтесь лучше к путешествию. Мы сейчас с вами отправимся по следам легенды в Москву 1584 года.
Ни на что не был похож этот год, последний год царствования на Руси царя и великого князя Иоанна, по батюшке Васильевича, а по Прозванию Грозного.
Уже наступил март, а зима и не думала униматься. Хлещет ветер по плотно закрытым ставням приземистых домов, валит заборы, будки сторожей у брёвен-колод, перекрывающих улицы от лихих людей, ломает деревья.
Просвистев над валом Земляного города, в неуёмной свирепости своей обрушивается он на толстые кирпичные стены и башни Великого посада, а ныне Китай-города.
Не под силу ему стены. И, забив снегом бойницы всех четырнадцати башен Китай-города, тараном бьёт он по воротам.
Не смиряется и перед Теремным дворцом самого Иоанна Васильевича Грозного…
Нет-нет, а и застонут под его свирепым натиском не только Курятные, Колымажные или Воскресенские ворота дворца, но и Золотые, с башнею.
А почему? Тут и дурак сообразит.
Неспроста морозы и метели. Вершит сие душа злого чернокнижника, дьявольского механика и дохтура царя Иоанна Васильевича, немчины Бомелия, казнённого Грозным.
Это он, Бомелий, ветром высвистывает, снегом кидается, морозом московских людей, будто тараканов, вымораживает.
Всё небо застил злой еретик. Сумрачно над Москвой и тревожно. А вглядись в снежную круговерть — и увидишь его богомерзкую рожу. Кривляется и язык свой змеиный, раздвоенный, православному народу показывает. Дразнится да грозится: «Ужо доберусь я до вас! Ох доберусь! У-у-у!»
Что будешь делать? А говорили — помер. Может, и помер, да не вконец, ежели такое вытворяет. Не зря, видать, знающие люди говорят, что злая душа волхва в его волшебные часы переместилась. А часы-то не где-нибудь тикают, а в самом дворце государевом, рядом с Иоанном Васильевичем. Отсюдова и все напасти.
Казнить бы царю-батюшке эти часы, на плаху их отправить. А он всё в нерешительности пребывает. Память о волхве, видать, в сердце хранит. А часам Бомелия только того и надо.
Ишь как вьюга на все голоса завывает!
Да, большую власть имел при царе Бомелий. Уж на что Малюта Скуратов у Иоанна Васильевича в почёте был, а и тот при дохтуре особо не куражился. Опасался Бомелия и его часов. Большая власть была у еретика. Что, бывало, шепнёт Бомелий, то Иоанн Васильевич и выполнит. Так и летели головы под топором палача.
Много православной крови по наветам свирепого волхва было пролито. Ежели бы ту кровь всю собрать и в Неглинку влить, красной бы стала та речка и из берегов своих вышла.
А когда надоело рубить головы и на кол сажать, то научил Бомелий Иоанна Васильевича ядом людей травить. И не сосчитать, скольких потравили!
Долго свирепствовал чародей и часовщик. Однако пришёл и его черёд.
То ли опасался Иоанн Васильевич, что Бомелий может своё зелье не только другим, но и ему самому в питьё подмешать. То ли донёс кто на волхва, что ворует он против государя и имеет тайную переписку со злейшим врагом Иоанна Васильевича польским королём Стефаном Баторием. А может, просто не видел ещё Иоанн Васильевич, как волхвы помирают, и любопытство его одолело.
Да только приказал царь и великий князь своим верным слугам незамедлительно и безволокитно схватить Бомелия и бросить в темницу. Но, видно, тому его волшебные часы подсказали, что быть великой беде. Верно те часы хозяину служили, почище какой собаки. Собрал быстренько Бомелий свои пожитки — и в бега ударился. До самого Пскова довели его часы, а в Пскове промашку дали — праведник повстречался. Ну а на праведника никакое волшебство не действует. Тикнули часы и остановились. В тот же миг опознали Бомелия. Заковали в цепи и в Москву повезли. Здесь у него первым делом царь часы отобрал, чтоб они больше волхву ни в чём помощь не оказывали. А затем отдал Бомелия палачу. Часы Бомелия, что в Теремном дворце находились, кряхтели. По-человечьи стонали. И катились по звёздчатому восьмиугольному циферблату со знаками зодиака капли алой крови, будто не волхва пытали, а его машину дьявольскую.
