как мне кажется, весьма удачно. В своих работах Кулибин всегда пытался соединить сказку с реальностью, технику с чудесами, математический расчёт с фантазией сказителя.
Думаю, что сказочность механики Кулибина чувствовали ещё его современники, в том числе и Александр Васильевич Суворов. Рассказывают, что, встретив как-то механика-самоучку, известный полководец трижды поклонился ему (первый поклон — «Вашей милости!»; второй, более глубокий, — «Вашей чести!»; третий, поясной, — «Вашей премудрости моё почтение!»). Затем взял он Кулибина за руку и сказал окружающим: «Гляжу на изобретения Ивана Петровича и будто сказку наяву вижу. Помилуй бог, сколько ума! Верьте мне, он ещё изобретёт нам ковёр-самолёт!»
Самое любопытное здесь в последней фразе. Суворов говорит не о том, что Кулибин изобретёт летательный аппарат или механизм, а воплотившийся в народной фантазии ковёр-самолёт, необходимую принадлежность многих русских сказок.
Кулибин — механик-сказочник. Он не рассказывает сказки, а делает их из дерева и металла.
«В некотором царстве, в некотором государстве…»
И катится себе без лошадей и кучера по улицам Санкт-Петербурга дивный экипаж.
И превращает тёмную петербургскую ночь в солнечный день сделанный умными руками доброго волшебника доселе никем не виданный фонарь.
Как плывёт корабль? Известно, как: или под парусами, или с гребцами.
И всё? И всё. А вот и нет, смеётся сказочник. И кулибинский чудо-юдо корабль не плывёт, а, будто ярмарочный акробат, карабкается, подтягиваясь на канате, вверх по течению реки…
Ярче всего эта особенность кулибинской механики проявилась в часовом деле.
Находясь в Нижнем Новгороде, Кулибин задумал и сделал с помощью Костромина (речь, разумеется, идёт о финансовой помощи!) часы, по форме и величине напоминающие гусиное яйцо средних размеров.
Они предназначались в дар Екатерине II.
Инструменты для изготовления этого уникального прибора Кулибин делал сам.
Деталей в часах насчитывалось свыше тысячи. А специальных инструментов механику потребовалось около ста.
Костромин вместе с одряхлевшим уже Гаврилычем иногда заходил в дом к Кулибину и затаив дыхание смотрел, как тот работает.
Колдун! Истинный колдун! Но, может, именно такие колдуны и нужны России?
Конструируя и изготовляя эти часы, Кулибин одновременно был сказочником, часовщиком, стихотворцем, скульптором, серебряных и золотых дел мастером, композитором (замечу в скобках, что нынешнее фортепьяно тоже ему кое-чем обязано), столяром, слесарем, токарем, литейщиком, кузнецом и бог знает кем ещё!
Но зато и часы получились такими, что полюбоваться ими вместе со всей своей семьёй явился к Кулибину сам нижегородский губернатор. Побывали и прочие именитые жители. Говорят, приезжали даже из других волжских городов.
На первый взгляд детище механика-самоучки особого впечатления не производило: часы как часы. Циферблат со стрелками. Каждые полчаса и четверть часа звонко бьют маленькие молоточки. Забавно, конечно, но такими забавами в екатерининские времена уже никого не удивишь.
Но стоило посетителям набраться терпения, и они попадали прямо в сказку.
Чего только не умели эти часы! Разве только вот мастер не научил их кричать петухом и кудахтать курицей…
Но ни папа Сильвестр II, ни Бомелий не поставили бы это обстоятельство в вину нижегородскому механику: и времена меняются, и часовые механизмы, и мастера.
А Костромин — тот был в восторге. Думаю, часы Бомелия тоже должны были быть довольны. Выходило, что не зря они всполошили всю слободу, трижды прокричав петухом, когда на свет появился Ваня Кулибин. По такому случаю и трижды три прокричать не грех. Веселились, видно, волшебные часы и, как положено всему волшебному, удивляли народ.
А нижегородский губернатор снял со своего пальца кольцо и подарил мастеру. По его мнению, часы Робинзона с технически необитаемого российского острова под именем Нижний Новгород должны были прийтись императрице по душе. Лакома она была до всяких придумок.
В Эрмитаже при Екатерине II устраивались так называемые «большие собрания» — шумные балы с сотнями гостей; «средние» — для нескольких десятков приближённых, взысканных доверием, милостью и приязнью императрицы, и, наконец, «малые собрания». На них неизменно присутствовали лишь несколько близких Екатерине людей.
На одно из таких «малых собраний» и были доставлены в «Алмазную комнату» часы Кулибина.
Часы поместили на почётное место — между изображением Полтавской битвы, выточенным под надзором токаря Нартова Петром I, и табакерками, шашками и напёрстком работы самой Екатерины, которая в часы досуга читала, вязала или, подражая своему великому предшественнику, занималась «токарным художеством».
Екатерина рассчитывала на то, что часы произведут фурор. И не ошиблась.
Даже барон Ванжура, известный в Вене композитор, пианист и скрипач, прижившийся в России в качестве капельмейстера придворной оперы, немало повидавший диковинок во время своих странствий по Европе, и тот был ошеломлён. Прослушав сыгранные часами мелодии, Ванжура пошутил, что с превеликим удовольствием зачислил бы их на любую вакансию в оперный оркестр.
— Умны, изящны и красивы и в отличие от многих музыкантов совсем не фальшивят, — сказал он по- немецки, не слишком уверенно чувствуя себя в русском. — А главное — это ощущается в каждой шестерёнке — порядочны и скромны. Позвольте поздравить ваше величество с необыкновенно удачным приобретением, которое делает честь вашему вкусу. Одна из немногих в этом мире вещей, к которой нельзя придраться, — выдумка, мастерство, исполнение… Даже затрудняюсь, чему отдать предпочтение. Всё божественно. Узнаю венскую работу.
— Зело ошибаетесь, капитан, — по-русски ответила Екатерина, делая вид, что вытягивается во фрунт, не приподнимаясь, однако, со своего кресла, на подлокотнике которого лежала табакерка с нюхательным табаком.
— Вы есть дерзкий офицер, поручик, — подыгрывая императрице, грозно сказал Ванжура. — Всем офицерам во всех армиях известно хорошо, что старшие в чине никогда не ошибаются. Всем офицерам известно, что старшие в чине всегда говорят истину.
— Прошу пардону, капитан. Но сии часы изготовлены не австрийским мастером.
— Неужто французом?
— Нет.
— Швейцарцем?
— Нет.
— Англичанином? Итальянцем? Испанцем? Голландцем?
— Не угадали, капитан.
— А кем же?
— Русским.
Волосы барона опустились до бровей.
— Майн готт! — воскликнул он. — Но этот часовщик обучался всё-таки у австрийского мастера?
— Увы, — сказала Екатерина.
— А у кого?
— Или у господа бога, или у князя тьмы.
— Отменные учителя, — признал Ванжура. — А как в России называют мастеров, которые своим искусством обязаны только им? — И барон показал пальцем на потолок.
— Само-учками, — сказала Екатерина, которая сама лишь недавно выучила это трудное русское слово.
Часы Кулибина заняли отведённое им место в «Алмазной комнате», а затем были помещены в так называемый «Кабинет Петра Великого».
