Никифорович, и признаю, что часам Кулибина больше понравится у вас. Но без них мой дом сразу же опустеет. Уж больно я к ним привык. Я хочу подумать. Мой ответ через месяц вас устроит?
— Конечно. Я вас очень хорошо понимаю.
— Вот и отлично.
Часы оказались в хорошем состоянии. Надо было лишь отрегулировать ход — они отставали на шесть минут в сутки, — починить механизм стрелки, указывающей на затмения солнца и луны.
— Часовщикам не показывали?
— Избави бог! — испугался Обнинский. — Я их к этим часам на пушечный выстрел не допускаю. Святое правило.
— Очень разумное правило, — согласился отец. — Но мне думается, что сейчас можно сделать из него исключение.
К тому времени Мецнер через своих петербургских знакомых разыскал придворного часовщика Генриха Вольфа, репутация которого не вызывала никаких сомнений. По приглашению Мецнера Вольф приехал в Москву и уже успел доказать, что ему не зря так густо курили фимиам. Он, правда, ещё не вернул попугаю Микешина его былую разговорчивость, но всё же механическая птица вновь запела. И неплохо запела. А это немало. И отец посоветовал Обнинскому (он никогда потом не мог себе этого простить) отдать часы Кулибина для починки Мецнеру.
— Надо воспользоваться представившейся возможностью. Когда Вольф опять окажется в Москве, одному богу известно, тем более что поговаривают, будто он собирается вернуться на родину.
— А он откуда родом?
— Из Баварии.
— Сколько он ещё пробудет у Мецнера?
— С неделю. А учитывая, что Мецнер старый поклонник Кулибина, ваши часы он исправит в первую очередь.
— Ну что ж, спасибо за добрый совет, — сказал Обнинский. — Не премину воспользоваться услугами Вольфа.
На следующий день Обнинский завёз Мецнеру кулибинские часы. Мецнер был так счастлив, будто Обнинский сделал ему бесценный подарок.
— Вы себе даже не представляете, как я вам благодарен, — беспрерывно повторял он, прижимая руки к груди. — Если я смогу быть вам чем-либо полезен, я к вашим услугам.
Обнинский поинтересовался, когда часы будут готовы.
— Вольф ими займётся тотчас же, так что не позднее субботы. Я не ошибаюсь, господин Вольф? — обратился он к голубоглазому человеку с идеально правильными чертами бледного лица, который что-то изучал в глубине комнаты.
— Простите?
— Я говорю, что часами Кулибина вы займётесь сегодня же. И, учитывая, что они в приличном состоянии, господин Обнинский, оказавший нам честь своим доверием, сможет их получить не позже субботы, не так ли?
— Я, я, я, — утвердительно закивал Вольф.
— Итак, жду вас в субботу, господин Обнинский.
А в пятницу Мецнер был убит. Его убили в спальне выстрелом из револьвера. Убийца совершил преступление ночью, но труп антиквара был обнаружен его приказчиком в восемь утра. Самые ценные вещи, в том числе кулибинские часы, были похищены. Обнинский рвал на себе волосы. Страшно переживал случившееся и отец, который, помимо всего прочего, был очень привязан к старому антиквару. Вскоре коллекция часов Мецнера была продана его наследниками какому-то богатому англичанину, а магазин покойного приобрёл антиквар Васильев.
— Кто же убил Мецнер а?
— Насколько мне известно, розыски велись месяца два или три, но закончились ничем. Убийцу так и не нашли. Кто убил Мецнера — осталось тайной.
— Но подозревали, разумеется, Генриха Вольфа?
— Нет. У Вольфа было, как вы обычно выражаетесь в своих повестях и романах, «железное алиби».
— Он что, накануне убийства уехал из Москвы?
— Нет, он просто не приезжал в Москву.
— То есть?
— Всё это время Генрих Вольф находился в Петербурге, где его видели сотни людей.
— Чудеса!
— Никаких чудес. Всё объяснилось предельно просто. Часовщик двора его величества и не думал покидать Петербург, чтобы погостить в Москве у Мецнера. Приглашением Мецнера воспользовался совсем другой человек, который выдал себя за Генриха Вольфа. Ведь Мецнер никогда раньше с Вольфом не встречался и в лицо его не знал. Так что обмануть антиквара было не так уж сложно.
— А кем в действительности оказался человек, выдававший себя за придворного часовщика?
— Неизвестно. Этого полиция не установила.
Мы помолчали, а затем я сказал:
— А вам не кажется, что в вашем детективе есть некая накладка?
— Ну, ну, с удовольствием выслушаю мнение профессионала, — усмехнулся Василий Петрович.
— Прежде уточним некоторые детали.
— Валяйте, — сказал он.
— Насколько я понимаю, приглашение Мецнера было адресовано непосредственно Вольфу?
— Совершенно верно.
— Тогда возможны только два варианта. Первый вариант: неизвестный узнал о приглашении лично от Вольфа. В таком случае убийца — хороший знакомый петербургского часовщика. Второй вариант: убийца узнал о приглашении от людей, близких Вольфу. И в том и в другом случае Вольф должен был стать отправной точкой в установлении личности преступника, тем более что убийца, судя по вашему рассказу, был немцем и весьма квалифицированным часовщиком, который даже смог починить попугая — ведь попугай запел, не так ли? Более того, убийца, если я не ошибаюсь, знал о намерении Вольфа покинуть Россию?
— Да, — подтвердил Василий Петрович. — Мецнер с его слов сказал об этом моему отцу.
— Кстати, Вольф действительно уехал в Баварию?
— Да, через два или три месяца после убийства антиквара. Но в чём же всё-таки накладка?
— В том, что вы умолчали обо всём, что имело какое-либо отношение к Вольфу, который был ценнейшим источником сведений о самом преступнике и о совершённом им преступлении. Вольф не мог не быть в курсе происшедшего. Поэтому полиция наверняка начала с него. Что же он показал на допросе?
— Ничего, — коротко сказал Василий Петрович.
— Он что, отказался давать показания?
— Нет, Вольф не отказывался. Просто его никто не допрашивал.
— Но почему?
— Именно такой вопрос задал мой отец начальнику Московской сыскной полиции, которого он навестил месяца через полтора после убийства Мецнера, — сказал Василий Петрович. — Сыск тогда возглавлял некий Сорин, циник с весьма ироническим складом ума, которого считали пройдохой и карьеристом. Начальник сыскной полиции встретил отца любезно, но настороженно. «Почему до сих пор не опрошен Генрих Вольф, — спросил его отец, — а сыск, не в обиду будь вам сказано, ведётся настолько вяло, что уже никто не возлагает больше надежд на полицию?»
Этот вопрос очень тогда развеселил Сорина. И знаете, что он ответил? Он сказал: «Уважаемый господин Белов, я очень польщён вашим любезным визитом и восхищён проявленным вами в этом деле энтузиазмом. Но, к глубочайшему своему прискорбию, должен вас огорчить. Вы, как я понимаю, разделяете убеждение миллионов подданных Российской империи, что русская полиция предназначена для розыска и задержания преступников. Это глубочайшее заблуждение, уважаемый господин Белов. Главная задача полиции вовсе не в этом. Она заключается не в том, чтобы искать преступников, а в том, чтобы искать
