республике. Здесь всё радовало глаз своей чистотой, вкусом, опрятностью.
И на фоне всего этого потомок великого краснодеревщика выглядел, прямо скажем, весьма неважно. Похабно выглядел. Будто мусорный бачок в картинной галерее.
Потомок Никодима Егоровича не только не вписывался в интерьер образцовой КПЗ, гордости Василь- Сурска, а просто выпирал из него грязным и сальным пятном.
Мне даже стало обидно за начальника милиции. Старался человек, нервы трепал, доставал, выбивал, пробивал. А для кого?
Для таких вот субчиков, которые не могут оценить этого, а валяются себе на пружинистых матрасах, задрав кверху ноги в грязных носках и насвистывая какой-то пошленький мотив.
Увидев меня, Беспалов зевнул, сел на койке и начал сосредоточенно ковырять в носу.
— Ну, чего скажешь? — спросил наконец Беспалов, покончив со своим носом.
— Да вот, приехал с вами побеседовать.
Я вкратце изложил обстоятельства, которые привели меня к нему в КПЗ.
— Подоить, значит, хотишь?
— Я бы назвал это иначе. Но в конце концов дело не в формулировках. Только учтите, что вы должны быть заинтересованы не меньше меня.
— А интерес-то мой в чём? На свободу, что ль, меня выпустят или как?
— Я имею возможность неплохо оплатить все полученные от вас сведения.
— Чем оплатить?
— Деньгами, разумеется. Чем же ещё оплачивают?
— А что я с ними делать-то буду, с твоими бумажками? Капезуху обклеивать?
— Я не понимаю, чего вы хотите?
— Небось никогда в своей куриной жизни в капезухе не сидел?
Я объяснил ему, что сидел, причём сидел по его милости.
— Не из-за меня, а из-за Петьки Интеллигента, — уточнил он. — Из-за кореша моего. Тоже очень шляпу обожает. Вот тебя заместо его и засахарили. Но я тебя к чему про отсидку спросил?
— Представления не имею.
— А к тому спросил, что кажный, который за решёткой пребывал и небо в клеточку зырил, очень даже великолепно понимает, с чем в тюряге недостача наблюдается.
— С чем же, позвольте полюбопытствовать?
— Во-первых, жратва…
— Ну, если вам не хватает хлеба, то я, разумеется, буду рад оказать вам всяческое содействие, — оживился я. Он тупо и удивлённо посмотрел на меня.
— Ты что, недопечённый? На хрена мне хлеб? Я в Петрограде при фарте в самых шикарных ресторациях свою жизнь раскручивал, ананасы замест картошки жрал, а шампанское замест чая из серебряного самовара наяривал. Хлеб! А мякину мне не хотишь предложить?
— Ну, ежели вы рассчитываете на ананасы…
— Не рассчитываю, — сказал он. — Ананасов здеся днём с огнём не сыщешь. Потому за ананасами тебя и не посылаю.
— А зачем послать изволите? — сыронизировал я, прекрасно понимая, что выполню любое его поручение, лишь бы получить столь нужные мне сведения.
— Ты хвост не поднимай, понял? — буркнул он. — У нас с тобой дело полюбовное. Сладимся — хорошо, не сладимся — и того лучше. Я налево, ты направо, я в тюрьму, а ты в Москву. Нужен я тебе?
— Ну?
— Тогда ублажай. — Он выжидающе посмотрел на меня и, выдержав паузу, продолжал: — Вот я стерлядку кольчиком, к примеру, уважаю, балычок осетровый, чтоб в нём солнышко играло, икорку зернистую…
— А вобла не сойдёт? — вибрирующим голосом спросил я.
— Вобла не сойдёт, — убеждённо ответил он. — Не сойдёт вобла. Вобла для мастерового да босяка лакомство. А для меня — она тьфу! Так что ты уж не скупись и запоминай, что мне на язык и на душу ляжет. И про стерлядку запомни, и про балычок, и про икорку…
Меня трясло мелкой дрожью.
— Всё перечислил?
— Ишь какой быстрый! — ухмыльнулся он, явно любуясь моим состоянием. — А курить что я буду?
— Ладно. Две-три пачки махорки я куплю.
— Махорки, говоришь? А сам что куришь?
— Я не курю. И попрошу вас разговаривать со мной на «вы».
— На «вы» — это можно, — согласился он. — Меня не убудет. А вот что не курите — это зря.
— Об этом уж позвольте судить мне.
— Я не к тому.
— А к чему?
— А к тому, что ежели б курили, то о махорке и заикаться посовестились бы. Кто махорку-то смолит?
— Сигары курить изволите?
— Нет, папиросы.
— Какие же?
— «Северную пальмиру» и «Нашу марку». Так что расстарайся десятка на три-четыре.
— Хорошо, расстараюсь, — скрипнул я зубами. — Всё?
— Вроде всё. Только бутылочку, понятно, не забудь прихватить.
— Что?!
— Бутылочку, говорю, не забудь.
— Какую бутылочку?
— Тронутый ты, что ли? «Какую»! Обычную. Ежели на коньяк пожалеешь, то можно и смирновку. Хрен с тобой, где наша не пропадала!
— Да вы понимаете, о чём говорите?!
— А чего тут не понимать?
— Не будет вам никакой бутылки, ясно?
— Бутылки не будет — разговора не будет, — хладнокровно отпарировал он и лёг на койку, повернувшись ко мне спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
Когда я вышел из образцовой КПЗ, я был настолько раскалён, что от меня можно было прикуривать.
Начальник уездной милиции, как и положено начальнику милиции, был знатоком человеческих душ и физиономий.
Мельком взглянув на меня, он сразу же всё понял.
— Задал вам Гришка перцу?
— Ну и мерзавец!
— И ещё какой мерзавец! — поддержал он. — Во всей Нижегородской губернии второго такого не сыщешь. Махровый мерзавец!
— Не говорите!
— Так, может, плюнете на всё это дело?
— Нет уж.
— А вы всё-таки подумайте, нервы дороже. А главное — я уверен, что ни черта он не знает.
— Знает. Ежели бы не знал, то так нагло не держался. Понимает, что мне без него не обойтись, потому и куражится.
— Ну, ежели так, то надо терпеть. Ничего не поделаешь!
— Я-то готов терпеть, а вот вы…
Начальник уездной милиции настороженно посмотрел на меня. Что-то в моей интонации ему явно не понравилось.
